Спустя долгое, очень долгое молчание она вновь заговорила:

– Извини, папа, но я должна была.

Марк посмотрел на меня, а затем повернулся к нам спиной.

– Понимаю, что должна была, – произнес он.

Тяжело сглотнув, Энджи заговорила с невыразительностью робота:

– По дороге со станции мы с папой договорились, что не будем касаться других тем, кроме приготовлений к похоронам. Все остальное – слишком сложно. Я тоже так думала…

Энджи сидела, отрывая кожу вокруг ногтей, пока на тонкой кожице не выступила кровь, которую она вытерла о длинную юбку.

– Но я просто не могу сдержаться. Ты должна рассказать мне, что случилось.

Я убрала руки, которыми заслоняла глаза, и, мотнув головой, уже хотела заговорить, но Энджи мне помешала:

– Я знаю то, что мне рассказали полицейские. Я выслушала Марка, читала прессу, слышала, что говорят люди, но ты… Ты мне так ничего и не рассказала. – Механический голос дрогнул. – Ты просто со мной не говорила. Когда ты узнала, что у меня опять появился телефон, ты мне позвонила и вопила так, словно это твоего сына нашли плавающим вниз лицом в болоте, а потом тишина… ни единого словечка… – Замолчав, Энджи несколько раз сильно ударила сжатой в кулак рукой по голове. – Сейчас, прямо здесь я хочу от тебя услышать. Говори прямо и понятно. Ты у меня в большом долгу. Что случилось?

Я сжалась еще сильнее:

– Не знаю.

– Я тебе не верю. Ты должна что-то знать, по крайней мере догадываться.

– Я не знаю. Клянусь тебе, что я ничего не знаю. Ты со мной не общалась в последнее время. Как я могу тебе объяснить? Как, по-твоему, я себя чувствую? Люди говорят, что я сделала это в состоянии транса…

– Она не спрашивает, как ты себя чувствуешь. Энджи задала тебе простой вопрос. Он не имеет никакого отношения к тебе.

Марк резко развернулся и направил на меня свой указательный палец. Локтем он задел стеклянную цаплю на полукруглом столе. Та упала и разбилась. Свет из окна отразился от нескольких осколков на деревянном полу, и это походило на росу, выпавшую на камушках на месте распаханного поля.

Во рту у меня выделилась слюна. Я хотела увидеть всплеск его насилия. Голос сказал мне, что Марк сейчас меня изобьет. Я сказала Голосу, что так мне и надо, пусть кровь брызнет из рассеченного лица, пусть на нем останутся шрамы. Пусть люди увидят эти стигматы на женщине, которую сначала объявили святой, а затем убийцей. Однажды Марк меня уже ударил. Пусть не сдерживается. Я страстно желала наказания, но мой долгожданный истязатель сломался и бессильно упал в кресло. Вся его агрессия куда-то улетучилась.

Тишина в море битого стекла. Я нагнулась и принялась подбирать осколки один за другим.

– Я не знаю, что случилось, – стоя на коленях, произнесла я. – Если бы я знала, то все бы давно рассказала. Поверьте мне, пожалуйста. Я сотни раз пережила каждую секунду того дня и ночи, старалась понять, в какой миг я могла бы что-то изменить, и Люсьен… Люсьен…

– Остался бы с нами, – закончила за меня Энджи с неизменным сарказмом. – Знаешь что, мама, ты с самого начала была против этого ребенка. Ты тоже, Марк. Вы хотели, чтобы я тихо съездила в клинику и избавилась от плода, как делают очень многие беременные школьницы. Теперь вы своего добились. Или я не права?

Неправда. Я сумела полюбить Люсьена еще до его рождения.

– А затем ты решила, что из тебя получится мать лучше меня. Не волнуйся так, Марк мне все рассказал о том, как ты выжила его из дома, как ему приходилось приглядывать за Люсьеном, кормить и купать его, пока ты молилась за весь гребаный мир. Ты стала любимой святой матерью для них, но не для Люсьена.

Марк встретился со мной взглядом. Конечно, они разговаривали в машине.

– Марк все мне рассказал о том, как он позвонил, а Люсьен, мой сын, рыдал по телефону, потому что он остался один в доме.

Энджи разрыдалась. Это было невыносимо. Мне с трудом удавалось понять, о чем же она говорит.

– Ты заверяла меня, что будешь о нем заботиться. Ты мне обещала. Ты говорила, что в Велле с ним ничего не случится. Я точно помню, что ты мне говорила. Ты должна была сказать мне, что не справляешься, когда я тебе звонила.

– Не следовало разрешать тебе уезжать, не оставив нам контактного телефона… – начал Марк.

Но Энджи его перебила. Гнев придал последовательности ее словам:

– Почему ты вообще возомнила, что сможешь стать лучшей матерью ему, чем была мне?

– Энджи!

Марк подошел и занял место рядом с ней. Его рука легла на плечо Энджи.

– Не сейчас. Не надо об этом сейчас. Давай лучше поговорим о похоронах, а затем разойдемся. Ты же ради этого сюда приехала…

Я стояла с пригоршней битого стекла в руках перед ними, обнимающимися. Я не могла смолчать. Надо, чтобы они услышали правду.

– Энджи, ты сама знаешь, что я любила Люсьена. Когда тебе… нездоровилось…

– Когда я была обдолбанной, под кайфом… Ну, скажи это, мама!

– Когда ты принимала наркотики, я пыталась…

– Заменить ему мать.

Горечь постепенно утомилась и теперь свернулась клубком перед камином. Вот так мы и сидели втроем: я – на полу, опершись спиной о стену, Марк и Энджи – на диване, и обсуждали предстоящие похороны шепотом, словно боялись разбудить дремлющую горечь. Марк предложил похоронить Люсьена на кладбище при церкви в Литтл-Леннисфорде.

– Это англиканская церковь, – сказал он. – Там будет безопаснее всего. В конечном счете, это единственное, во что никто из нас не верит.

Вести из внешнего мира доходили до меня главным образом через посредничество Марка и стоящего у дверей полицейского. Полиция разогнала лагерь последователей Розы, прежде занимавших всю землю на обочинах главного шоссе. До этого непрошеные гости привязывали свои раскладные палатки к кустам живой изгороди, ломали ветки боярышника с едва набухшими почками, давили колесами своих автофургонов первые подснежники. Я видела этих людей мельком, когда меня везли в полицейский участок. Узнав меня, толпа начала скандировать: «Узри Розу Иерихона!»

Позже в тот же день, когда меня везли обратно, въезд на территорию Велла больше напоминал вызванную передозировкой галлюцинацию. Множество людей приехало поглазеть, но не остаться. Одни принесли розы, купленные на придорожной заправке, чтобы возложить к святилищу, другие дрались с полицейскими за право постучать по капоту машины и выкрикнуть оскорбления в адрес детоубийцы. Некоторые, как я полагаю, пришли только затем, чтобы смочить ноги в неспокойных водах людской драмы, ибо жили скучной серой жизнью. Вот только для меня, сидящей на заднем сиденье полицейского автомобиля, это казалось сродни виртуальной реальности, где у меня не было аватара.

Мне рассказали о пятидесяти с хвостиком интернет-приверженцах, которые неожиданно материализовались и съезжались со всех уголков страны, чтобы «быть вместе в тяжелую годину». Им разрешили встать лагерем в поле на противоположной от нас стороне шоссе. Нельзя винить фермера в том, что он понадеялся на то, что либо принесенная ими магия, либо их деньги пойдут ему на пользу. В один из немногих моих выходов из дома я видела свет их костров и факелов вдали. Из интернета я узнала, что они не одиноки. Небольшие палаточные лагеря выросли, как грибы, повсюду на свободной земле, близко расположенной к общественным водозаборным колоннам. На фотографиях я видела женщин, стоящих вокруг светильников и протягивающих розы пассажирам, выходящим из пригородных электричек. Я видела баннеры, развешанные на фонарных столбах: «Там, где Роза, идет дождь!» На некоторых плакатах была моя фотография и подпись внизу: «Невиновна».