– Да, это они. – Взглянул на две фотографии, которые держал в руке, и я понял, что это снимки, сделанные с нас в полицейском управлении. – Я узнал их даже по фотографиям, – добавил мужчина, отдавая снимки Бернсу. – Как засвидетельствовал доктор Прайм, они спаслись тем же путем, что и он; я сам помог им перелезть через подоконник к себе в кабинет. – Еще раз посмотрел на нас с Джулией, в глазах у него мелькнуло сочувствие. – Право, мне жаль, если у них неприятности, – сказал он, будто извиняясь перед нами за то, что пришлось нас выдать.

Бернс поблагодарил его, и Дж. Уолтер Томпсон, в кабинет которого мы попали вчера из горящего здания, отвесил общий поклон и удалился. Дело начало приобретать скверный оборот. Бернс поймал нас на зависть ловко, и я окончательно убедился, что, невзирая на свою внешнюю неотесанность, он очень и очень опасен.

– Поздравляю вас, сэр, – обратился Бернс к забинтованному, как бы уступая ему честь нашего задержания. – Похоже, вы поймали двух убийц…

– С вашей помощью, инспектор. Когда я чуть-чуть поправлюсь и смогу вновь появиться на Уолл-стрит, я хотел бы отблагодарить вас еще раз. У себя в конторе. Вы ведь по-прежнему держите улицу под специальным надзором, не так ли?

– О да, разумеется, сэр.

– Вот и отлично. Поверьте, мы все ценим вашу заботу. Ни один карманник, ни один смутьян не сунулся на биржу с тех пор, как вы установили патруль на Джон-стрит. А теперь вы, пожалуй, можете идти, инспектор. Полагаю, вы приложите все силы к тому, чтобы не дать этой парочке ускользнуть от правосудия. Когда они получат по заслугам, тогда… тогда приходите ко мне в контору.

– Считайте, что дело сделано, сэр.

Как зачарованный вслушивался я в их диалог: они торговались относительно нашей судьбы. Мной владел страх. Но Джулии я послал ободряющую улыбку, и это не было наигрышем: мы, безусловно, попали в беду, но что, в сущности, сможет Кармоди доказать перед судом? Его слово против нашего – и только; инспектора Бернса он, может, и убедил, но на суде ему предстоит задача куда сложнее.

Не прошло и минуты, как я убедился, что Бернс и сам понимает шаткость своей позиции, и у меня даже поднялось настроение. Нас вывели из дома – сержант шагал между нами, крепко зажав нам локти, Бернс немного отстал, но на тротуаре вышел вперед и потянулся к дверце экипажа. Потом, придерживая дверцу рукой, повернулся к нам с задумчивым видом.

– На суде один скажет – черное, другой – белое. У тебя в комнате нашли деньги, вас обоих опознал Томпсон. А вокруг Кармоди душок скандала, связанного с «шайкой Твида», не так ли? И деньги, чтоб откупиться от шантажа, он все-таки принес, пусть и немного. – Секунду-другую он молчал, вглядываясь в наши лица, потом распахнул дверцу: – Влезай-ка, сержант!..

Сержант удивился, но отпустил нас и сделал, как ему приказывали. Бернс повернулся к экипажу спиной и тихо, чтобы не услышали ни сержант, ни кучер, проговорил:

– Права, значит, тебе подавай. Гарантированные конституцией… – Звучало это так, словно подобная мысль позабавила его своей новизной. – Ладно. Забирать вас, пожалуй, и в самом деле рановато. Сначала надо подобрать еще улики. – Он выдержал паузу, затем вроде бы пришел к окончательному решению. – Ну вот что, проваливайте. Но смотрите мне, города не покидать, понятно?..

Мы уставились на него, не вполне уверенные, что правильно его поняли.

– Ну-ну, шагайте, – повторил он почти добродушно и улыбнулся Джулии чуть ли не отеческой улыбкой, ласковой, насколько позволяло его огрубевшее лицо.

«Какой же смысл ждать, пока он не передумает?» – решил я, схватил Джулию за руку и поспешно потащил ее прочь, на юг по Пятой авеню, в сторону, противоположную той, куда мог бы тронуться экипаж. Мы сделали десять шагов, двадцать, тридцать. В конце концов я не выдержал и оглянулся. Бернс по-прежнему стоял подле экипажа и наблюдал за нами.

– Сержант! – вдруг заорал он во всю мочь и, рванув дверцу, показал своему подчиненному на нас пальцем. – Арестованные убегают!..

Я остановился, сжав рукой руку Джулии и развернув ее к себе, мы остолбенело уставились на инспектора – мозг отказывался понять, что происходит. Из окошка экипажа показалась голова сержанта в каске, и он тоже вытянул в нашу сторону палец. Нет, не палец – я увидел вспышку, услышал грохот и мимо, с визгом разорвав воздух у самой моей головы, пролетела пуля.

Теперь мозг наконец отдал необходимый приказ, и мы бросились бежать, спасая свою жизнь, а револьвер грохнул снова, пуля взвизгнула и отбила осколок с балюстрады каменного особняка как раз перед нами. И в третий раз прозвучал поразительно громкий выстрел, но мы уже добежали до угла; я успел оглянуться через плечо назад – Бернс очутился на мостовой и, схватив сержанта за кисть, выворачивал дуло револьвера вверх, разумеется, не для того, чтобы спасти нас, а потому, что вокруг было слишком много людей, испуганно застывших при звуке выстрелов.

Мы оказались на Сорок седьмой улице. Джулия одной рукой подобрала юбку, люди таращились на нас, а мы бежали, бежали изо всех сил. Какой-то человек вдруг отделился от подъезда отеля «Виндзор» на той стороне улицы и бросился по булыжнику нам наперерез, вытянув руку жестом, означающим «стой», и крича нечто невнятное. Но я поднял кулак, он поспешно остановился у обочины и позволил нам проскочить мимо. Квартал оказался длинным – бесконечный ряд одинаковых домов из бурого песчаника, и где-то в середине его Джулия выдохнула с трудом: «Не могу больше…» Мы перешли на шаг, и я опять оглянулся. Множество людей смотрело нам вслед с тротуара, из окошек карет и с облучков повозок и фургонов, но никто больше за нами не гнался и нигде не было видно ни Бернса, ни сержанта, чего уж я и вовсе не мог понять.

Наконец мы добрались до Мэдисон-авеню. У перекрестка появилась конка, идущая в южном направлении, я на ходу подсадил Джулию и сам вскочил следом. Конка двигалась не быстрее пешехода; бегом мы обогнали бы ее, но об этом не стоило и думать, к тому же здесь мы привлекали гораздо меньше внимания. Я заплатил за проезд, мы опустились на скамью и перевели дух, глядя в окно и вообще стараясь выглядеть по возможности неприметными. Но никому до нас и дела не было: пассажиры сидели, глазели на тихую улицу, кашляли, зевали, входили, выходили, шурша по толстому слою устилающей пол соломы – предполагалось, что она помогает обогреть ноги, только тепла она не давала никакого.

Подъехали к Сорок второй улице, как всегда шумной и суетливой; посреди улицы стояли два полицейских и регулировали движение. Один был долговязый, другой низкорослый, но оба отрастили себе солидные животы, выпиравшие из-под синих форменных шинелей. Конка сворачивала на восток, на Сорок вторую, и длинный фараон, стоявший у самых рельсов, посмотрел в нашу сторону, затем снял с головы шлем и заглянул в него. Мы поравнялись с ним, и я полюбопытствовал: что это он там разглядывает? Никогда в жизни, пожалуй, не был я так изумлен. Там, на дне фетрового шлема, лежало мое собственное изображение.

Рядом лежала и карточка Джулии – те самые полицейские снимки, что мы уже видели, но наклеенные на толстый картон. Только теперь я понял, почему фотограф буквально опрометью выскочил из подвальной комнатушки со своими пластинками. С той самой секунды он со всей скоростью, на какую был способен, множил и множил наши портреты. Мы еще тряслись в экипаже, мы слушали Кармоди, Бернса, Томпсона, а наши портреты уже раздавали в срочном порядке всем дежурным полицейским в городе: приказ разыскать и задержать нас Бернс отдал, еще когда мы были в его руках!..