class="p1">Перекличка, чтение приказа, отдача распоряжений на завтрашний день, и затем несколько секунд торжественного молчания в ожидании далекой сигнальной ракеты и дрожащих, часто срывающихся звуков рожка дежурного горниста, подхватываемых во всех частях обширного лагеря.

Потом стройное пение молитв, эхом перекатывающееся в окружающих лагерь лесах, и снова мгновение глубокой тишины до команды «Накройсь! Разойдись!». После этого всякий делает что хочет: кто уходит в палатку, кто закуривает солдатскую цигарку и остается покалякать с приятелями; большинство же собираются около песельников и слушают или сами подтягивают хоровую солдатскую песню.

К 10 часам вечера наступает мировая тишина. Усталые бодрою усталостью люди засыпают до следующего трудового утра.

Так это началось и в описываемый вечер. Любя торжественные минуты «Зори», я часто появлялся в это вечернее время на передней линейке полка, почему мое появление и в этот вечер не могло вызвать чьих-либо подозрений. Офицеры, всегда охотно следующие примеру командира части, были также в большинстве при своих ротах и командах.

После переклички наступила обычная тишина, за нею на потухающем небе отчетливо сверкнула блестящая полоска, указывавшая путь выпущенной к небу ракеты. Почти одновременно послышался и сигнальный рожок. Но вдруг последовало какое-то странное, необычное замешательство. В расположении одного из соседних полков слышны были беспорядочные одинокие выстрелы; в надвинувшихся сумерках можно было заметить отдельные силуэты перебегающих людей, а затем несколько мгновений какой-то новой зловещей, непонятной тишины…

— На молитву — шапки долой! — послышалась у меня в полку громкая команда дежурного офицера.

«Отче наш, иже еси на небесех…» — запели хором молитву люди полка, как бы этим свидетельствуя о несочувствии своем происшедшему беспорядку.

Так кончился этот давно подготовлявшийся вечер. В одном из соседних полков кучка людей, неожиданно разобрав ружья, дала несколько, по-видимому заранее условленных, выстрелов. Никем не поддержанные, эти люди были быстро схвачены и обезоружены. Порядок оказался восстановленным через несколько секунд.

Но не всегда и не везде попытки поднять войска протекали столь безрезультатно. В тот же вечер, о котором рассказано выше, на противоположном конце Киева, в саперном лагере, беспорядки приняли гораздо более серьезный характер и продолжались всю ночь. При подавлении мятежа были пострадавшие, в результате такового несколько десятков саперов предстало перед военным судом.

В один из дней суда над ними я видел на скамьях для подсудимых этих молодых, еще безусых юношей, с энергичными загорелыми лицами. И я не мог не почувствовать глубокой скорби за их молодую погубленную жизнь…

СНОВА В ПЕТЕРБУРГЕ

В конце 1908 г. я вновь был приглашен на службу в Петербург, и через несколько месяцев занял ответственный пост генерал-квартирмейстера Генерального штаба. Эту должность я занимал ровно пять лет, до войны 1914 г., с началом которой получил назначение в Ставку.

Период моего пребывания в должности генерал-квартирмейстера совпал с калейдоскопической сменой у нас начальников Генерального штаба. За шестилетний период, с 1908 по 1914 г., промелькнуло на этом исключительно важном посту шесть лиц.

В Германии, которую принято было у нас обыкновенно приводить как положительный образец систематичности и продуманности, по крайней мере в области военных мероприятий, начальники Генерального штаба оставались в своей должности по многу лет: старый Мольтке занимал этот пост 31 год; Шлиффен[112] — 14 лет, наконец «молодой» Мольтке, при котором Германия начала войну, племянник старого фельдмаршала, — 9 лет. У нас же в России, границы которой соприкасались с гораздо большим числом соседей и которая поэтому жила в военном отношении более сложною жизнью, не считались с необходимостью следовать этому примеру.

Происходило это отчасти потому, что на начальника Генерального штаба в императорской России был установлен взгляд на верхах не как на ответственного и первого работника в одной из важнейших областей государственной деятельности, долженствующей гарантировать безопасность страны, а скорее как на парадного генерала, едва ли не главную обязанность которого составляло присутствие в свите царя на всех многочисленных празднествах и войсковых смотрах.

При таком взгляде продолжительному пребыванию одного и того же лица в упомянутой должности не придавалось особого значения, и генералы, занимавшие пост начальника Генерального штаба, менялись без опасений.

Ввиду частых смен лиц, занимавших должность начальника Генерального штаба, я, как один из ближайших помощников последнего, не раз был приглашаем на разного рода высшие заседания и совещания, в которых требовалось освещение обсуждавшихся вопросов с военной точки зрения. Приходилось мне довольно часто бывать и в Совете министров.

Так как в описываемый период времени, вплоть до осени 1911 г., во главе правительства в качестве председателя Совета министров стоял П. А. Столыпин, то мне, таким образом, удалось довольно близко присмотреться к нему… Хотелось бы в следующей главе поделиться с читателями своими впечатлениями об этом крупном государственном человеке.

П. А. СТОЛЫПИН

Один из очень умных людей сравнительно недавнего прошлого М. И. Драгомиров, известный военный педагог и тонкий психолог, говаривал:

— Это не беда, если бранят и поносят человека, занимающего видный пост. Важно, что о нем говорят, а хорошо или худо — вопрос сравнительно второстепенный. Вот если совсем ничего не говорят, тут дело плохо. Человек, значит, никчемный, — добавлял он со своей хитрой малороссийской улыбкой.

Петр Аркадьевич Столыпин не мог пожаловаться, чтобы о нем не говорили. Он имел и имеет своих горячих поклонников, но столь же страстны и его хулители. Человеком он был, безусловно, крупным, и проявлять свою государственную деятельность ему пришлось в очень сложное время.

Но он не убоялся этого. Приняв в январе 1907 г. после Горемыкина пост председателя Совета министров, Столыпин оставил за собою и наиболее ответственную в то время должность министра внутренних дел. Он пожелал быть действительным кормчим того правительства, которое им возглавлялось.

В нем чувствовалась сильная воля, которая в русском человеке встречается, вообще говоря, редко, глубокий патриотизм и искренность в действиях. Вся его красивая фигура дышала энергией и мужественностью. Высокий, еще молодой, прямо державшийся, с открытым свежим лицом, обрамленным небольшой черной бородой, с проницательным глубоким взором темных глаз, он должен был на всех производить впечатление какой-то внутренней силы и величавости.

Умение схватывать сразу сущность предмета и подкупающая прямота суждений делали доклады ему очень приятными.

П. А. Столыпин был прекрасным оратором. Обладая громким, звучным голосом, он не стеснялся выступать с речами в Государственной думе и умело бросал в разожженную страстями аудиторию слова, производившие впечатление отрезвления.

— Не запугаете! — смело выкрикнул он однажды по адресу разошедшегося левого крыла депутатов второй Думы в период острых конфликтов этой Думы с правительством.

— Вам нужны великие потрясения, — сказал он в порыве патриотизма в другой раз той же бушевавшей крайней левой, — нам же нужна великая