но с возрастом подобрела ко мне, а после нашего с Саймоном развода так и вовсе прониклась ко мне материнскими чувствами. У меня от сердца отлегло, когда я увидела, что она идет на поправку, и если Сильвия будет соблюдать режим и не слишком налегать на бри, а также пить в умеренных количествах сухое красное вино, то вполне сможет еще очень долго чувствовать себя неплохо.

Поздно вечером Саймон отвез нас домой. Джейн тут же помчалась к себе в комнату, ведь ей надо было запостить два миллиона селфи и сторис, Питер тоже поковылял к себе – он теперь не так стремится оставаться у Саймона: после первичной эйфории вседозволенности он понял, что голод не тетка, а отец Саймон не особо разнообразно и щедро готовит.

– Ты сам не переживай так, – сказала я Саймону, – за ней там хороший уход.

– Знаю, просто как можно не переживать?

– Зайдешь, выпьешь чего-нибудь?

– А я не помешаю?

– Никому не помешаешь. За машину не переживай, Джейн тебя отвезет.

Джейн была не в восторге от такого плана, но мы с Саймоном еще раз ей напомнили, благодаря кому она вообще ездит за рулем и что ей должно быть стыдно, ведь ее бабушка была почти что при смерти, так что Джейн могла бы и посочувствовать родному отцу.

Мы решили выпить вина в саду.

– Курить будешь? – предложил Саймон.

– Слушай, вообще-то не надо бы, сами только что были у постели твоей мамы после инфаркта, курение – это же вредно для сердца!

– Как хочешь, – мрачно сказал Саймон, – а я закурю.

– Черт с тобой, мне тоже дай. Все равно страдать от твоего пассивного курения, уж лучше я активно покурю.

– Мне надо покурить, – сказал Саймон. – Сегодня выдался тяжелый день. Всегда думаешь, что родители вечные. Всю твою жизнь, с самого детства они всегда с тобой рядом, и понятное дело, что иногда это тебя бесит, но ты знаешь, что они всегда где-то рядом, и от этой мысли всегда так спокойно на душе, а потом ты понимаешь, что они ведь не вечные и они могут уйти навсегда. И сейчас эта мысль не дает мне покоя, особенно с прошлого года, когда отец заболел, а вот теперь еще и мама! Вообще никогда не допускал мысли, что с мамой может что-то случится. Так глупо!

– Никто не допускает таких мыслей. Но что касается твоей матери, то мне кажется, она точно у тебя бессмертная. Вообще не удивлюсь, если откроется, что она продала душу дьяволу, хотя это будет означать, что у нее была душа, в чем я очень сильно сомневаюсь.

Саймон рассмеялся, но быстро посерьезнел.

– Как подумаю, что настанет тот день, когда такие же мысли станут одолевать наших детей… – со вздохом сказал он. – Ведь это же мы должны за них переживать, они же наши дети, а не наоборот. Сначала родители нянчатся с детьми, а потом приходит их очередь смотреть за нами. Мы с тобой, Эллен, в последнее время так часто в больницах встречаемся, сидим у кровати наших родителей, а ведь очень скоро наши дети будут сидеть у наших кроватей.

– Да, такова жизнь, Саймон. Дети вырастают, мы стареем и умираем. Надеюсь, что мы не будем для них бременем, и очень надеюсь, что не доведем их своими болячками, так что они лишь будут радоваться, когда мы помрем. Конечно, они будут печалиться, но не думаю, что прям проведут в горестном трауре всю свою оставшуюся жизнь. Никто не вечен, мы с тобой рано или поздно тоже к этому придем, хотим мы этого или нет. Знаешь, говорят: есть только две неизбежности в этой жизни, смерть и налоги. Меня бесит и то и другое.

– Да знаю я, знаю. Ты всегда такая прагматичная, Эллен. Я прекрасно знаю, что смерти не избежать. Знаю, что и мои родители умрут, рано или поздно, скорее рано. Ох, к черту все! – он смял сигарету. – Если впереди нас ждет только смерть, тогда, Эллен, я предлагаю заключить сделку, если к семидесяти пяти годам мы оба не найдем себе пару, то давай снова поженимся, чтобы не помирать в одиночку? Знаешь, так делали в молодости, когда кажется, что сорокет – это глубокая старость, и если ты и твой хороший друг или подруга до сорока не нашли себе никого, то как запасной вариант договариваетесь жениться друг на друге.

– Ну уж нет, – твердо сказала я, – если я и в семьдесят пять все еще буду одна, то скорее всего, я так привыкну к одиночеству, что ни за что не соглашусь жить с каким-то мужчиной. Вечно залитый мочой стульчак, вечно это покровительственно снисходительное отношение к женщине и потом это омерзительное почесывание яичек. Если я тогда буду все еще одна, то я намерена быть лютой хамкой со всеми и буду выдавать свое хамство за эксцентричность, буду носить жуткие шляпы и заведу себе целую стаю собак.

– Я бы смог с этим жить, – заржал Саймон, – ты и так мне хамишь постоянно, собак я люблю, и шляпы тебе всегда были к лицу.

– Ты не понял! Мое хамство будет зашкаливать, шляпы будут суперуродские, а собак вообще будет несметное количество, так что тебе места в доме не найдется. Можешь поселиться по соседству и махать ручкой через забор, когда будешь утреннюю почту забирать, а я буду тебя посылать «Сгинь с моих глаз!» и бросать в тебя редькой.

– Редькой почему?

– Потому что я редьку не люблю.

– А зачем же тогда ты ее покупаешь?

– Чтоб в тебя швырять.

– Ну это же глупость.

– Видишь? Ты уже критикуешь мои планы на старость.

– Только в том месте, где ты переводишь напрасно продукты, не надо едой разбрасываться.

– Вот поэтому-то мы с тобой никогда не будем жить вместе, даже когда нам стукнет семьдесят пять.

– Ну давай так, мы с тобой опять сойдемся, я буду выращивать редьку в огороде, а ты швыряйся в меня сколько влезет. Это же какая экономия. Мы же будем тогда пенсионерами, каждая редька будет на счету.

– Ой, нет! Дурацкий мелочный план. Иди и принеси из кухни еще бутылку, у меня вино кончилось.

Четверг, 15 августа

Наступил день подведения итогов. Скорее, Судный День для Джейн, когда мы узнаем результаты экзаменов. После всех тех месяцев безрассудного бодрячества и отказа основательно готовиться и вообще серьезно воспринимать учебу до нее вдруг внезапно дошло, что ничего больше изменить нельзя. Она спустилась вниз сегодня утром, на ней лица не было, от переживаний кусок в