Даже сердце что-то защемило.

Мойша расслабил ворот рубашки, хотел нажать кнопку, вызвать секретаршу со стаканом воды, но вспомнил, что секретарши у него нет. Придется за водой сходить самому.

Еще через минуту он снова сидел в своем кресле, большими глотками поглощая вкусную, охлажденную офисным кулером воду.

То ли водичка помогла, то ли просто сказались долгие умственные усилия, но Мильштейн причину тревоги наконец осознал.

То, что недавно случилось во Франции, когда мог погибнуть еще один – пусть не друг, но близкий человек, – ложилось в ряд к прежним страшным событиям. То есть опять недоглядел Мойша. И главное – нет у него, Мильштейна, ощущения законченности эпизода.

Вот оно что.

С Глебом Петровичем – есть. Он уже даже перестал его ненавидеть, с миром упокой. А с Береславским – нет. И дело, пожалуй, не в Велесове, хотя его внезапное исчезновение – тоже не лучший показатель эффективности работы Мойши. Тогда в чем?

А вот на этот вопрос ответа не имелось.

Хотя решение уже было принято. Нужно подстраховать толстяка, даже если не понятен смысл грозящей ему опасности.

Сразу стало спокойнее.

Мильштейн набрал номер сотового телефона Ефима. Металлический голос объяснил, что абонент находится в недоступном месте. Тогда Мойша перезвонил Агурееву. Тот сообщил, что тоже пытался связаться с шустрым профессором, и с тем же результатом. Мильштейн разыскал телефон Наташи, супруги рекламного профессора, и позвонил ей. Из ее рассказа понял, что толстяк снова упилил на своем японском «уазике» куда-то в тьмутаракань.

Это определенно было нехорошо.

Тщательно записав название прионежской деревни, Семен Евсеевич быстро собрал необходимые вещи: документы, особо точный GPS-навигатор, швейцарский мощный пистолет «зиг-зауэр», с которым так и не расстался после ликвидации Глеба Петровича. Потом немного подумал и вернул «ствол» в сейф. Он поедет с другим оружием, которое хранилось, законсервированное, в одном из многочисленных тайников запасливого Мойши, со старым добрым «карлом густавом», мощным шведским пистолетом-пулеметом, который он привез еще из Афганистана, перед этим собственноручно перерезав горло его первому хозяину.

Риска на самом деле немного: под стеклом белого служебного «Лендкрузера» Мойши висел ламинированный документ, отбивавший охоту у дорожных ментов не то что обыскивать машину, но даже лишний раз проверить водительское удостоверение.

Ну, вроде все собрано. Только сердце ноет и ноет. Это уже не от тревоги. Это уже от закупорки сосудов: врачи давно настаивают на аортокоронарном шунтировании, Агуреев вообще на него матом орет, чтоб ложился – «Четверка» оплатит любую клинику. Но все как-то было недосуг.

Теперь вот, если эпизод удачно завершится, обязательно сделает – он не такая сволочь, чтобы окончательно оставить хитрого, давно ставшего родным рязанца без старых друзей.

…Перед тем как покинуть кабинет, еще раз на всякий случай набрал телефон Береславского. Сам себе не поверил, услышав длинные гудки, а потом – довольный хитрый голос профессора:

– Алло!

– Здорово, Ефим Аркадьевич! Это Мильштейн.

– Здравстуйте, Семен Евсеевич. – Голос рекламиста заметно изменился. Посерьезнел, что ли.

Раньше подобные реакции забавляли Мойшу, теперь раздражают. Что он, вурдалак, что ли, на самом деле? Но Мильштейн был безумно рад, что толстяк нашелся, причем живой и, похоже, невредимый.

– Слушай, Ефим Аркадьевич, ты где сейчас обитаешь?

– Я в Пудоже, городок такой маленький возле Онеги.

– Чем занят?

– Фотографирую. Пейзажи отменные. И погода как по заказу.

– Очень хорошо. А ничего тревожного вокруг себя не наблюдаешь?

– Вроде бы нет, – недоумевающе ответил Ефим.

– Велесов не проявлялся?

– Не видел.

(Позже Ефим понял, чем вызван звонок Мильштейна – беспокойством о нем. Теплое чувство залило его душу: никогда не станет он Мойше задушевным другом, но после всего пережитого они и не чужие.)

– Не волнуйся, Семен Евсеевич! Тут все нормально. А если Велесов появится, то вряд ли он попрет на «сайгу», – запасливый рекламный профессор прихватил-таки с собой «сайгу-410», гладко-ствольный карабин, внешне – да и внутренне тоже – очень похожий на маленький автомат Калашникова – «АКМС».

– Я не про Велесова, – беспокойство так и не отпустило старого волка. Равно как и тянущая сердечная боль, они теперь сопровождали его повсеместно. – Еще раз, Ефим. Подумай, пожалуйста, и ответь. Вокруг тебя не происходит ничего неожиданного, необычного? Не торопись, пожалуйста.

Если бы он не попросил не торопиться, Ефим бы ответил отрицательно, ведь Мойшины интересы – бандиты и убийцы, а таковых вокруг Ефима явно не крутилось. Но он сказал «неожиданное и необычное». А здесь вся Онега – неожиданная и необычная. Не говоря уж…

Странно, что мысль о, мягко говоря, необычности Надюхи и ее семейки не сразу пришла Береславскому в голову. Он уже собирался рассказать Мойше о феномене, как вдруг вспомнил, что давал слово ребенку не делать этого.

А потому ответил уклончиво, промычал что-то.

Вот теперь Мойша все понял. Чутье никогда его не обманывало. Не обманывает и на этот раз. Теперь все дело – в скорости его передвижения, благо опыт вождения и чудо-пропуск это позволяли. Мильштейн положил под язык таблетку валидола и, не теряя ни минуты, отправился вниз, к машине. Агуреева он предупредит уже с дороги.

Место: Прионежье, деревня Вяльма.

Время: три года после точки отсчета.

Человек в черном не похищал девочку. Он просто выбрал удачный для себя момент, когда Надюшка играла с корабликом, мастерски сооруженным Бакенщиком, неподалеку от вяльминского моста. Кораблик был двухмачтовый, с белыми парусами, которые красиво наполнялись попутным ветром.

Человек в черном подошел к девочке и молча остановился.

Она подняла головку с большими белыми бантами на макушке, посмотрела на него долгим взглядом и спросила:

– Вы за мной?

Он даже ответом не удостоил, лишь скривил рот в усмешке.

– И без шума, ладно? – сказал он, глядя в наполняющиеся слезами глаза девочки. – Ты же все понимаешь. И ты ведь не хочешь зла родителям?

– Не хочу, – сказала она.

– Тогда пойдешь за мной. Не сразу. Минут через десять. И оставь туфли на этом берегу. Погорюют и успокоятся.

– Не успокоятся, – тихо сказала девочка.

Человек в черном ушел по мосту обратно в лес, а Надюшка сделала все, что он требовал: сбросила с ног и оставила на берегу, у самой воды, красные туфельки. Сама же босиком побежала за ненавистным и неотвратимым, как предсказания пророка, незнакомцем.