Она бежала по нагретым за день доскам, и сердце ее разрывалось на части. Она очень хотела повернуться и посмотреть еще раз на дом, в котором ей было так хорошо. Но не повернулась. Боялась, что расплачется в голос и не сможет сделать то, что должна.

Она оставила позади мост и уже бежала по заросшей травой лесной дороге, когда человек в черном окликнул ее. И даже по-своему позаботился – дал темные туфельки, пришедшиеся девочке почти впору.

Они шли лесом, хоронясь от людских глаз. Пройдя километров пять – немалый путь для ребенка, – подошли к припрятанному среди кустов мотоциклу.

Мотоцикл был красного цвета, но Надюшке и этот аппарат показался черным. Ей все сейчас казалось черным, даже клонившееся к западу уставшее за день солнце.

– Надевай, – сказал мужчина, подавая ей шлем.

Все. Теперь, даже если попадутся знакомые, никто ее не узнает.

Слезы потекли по щекам, оставляя белесые полоски.

– Хватит реветь, – равнодушно сказал человек в черном, заводя мотоцикл. – Ничего нового здесь не происходит, ты же знаешь.

Надюшка молча кивнула. Она знала очень многое. И она так надеялась на то, что и новое тоже будет происходить, хорошее новое.

Но, видно, не судьба.

Девочка села на заднее сиденье мотоцикла, двигатель взревел – и уже через несколько секунд машина с двумя седоками скрылась в поднятой ими дорожной пыли.

Место: Прионежье, деревня Вяльма.

Время: три года после точки отсчета.

В который раз за последний год жизнь моя стремительно перевернулась. И дай бог всегда такие перевороты. Хотя, если честно, сейчас я даже не знаю, чего еще пожелать.

Еще вчера я был никому не известным, нищим художником, потерявшим любимую и всякие жизненные перспективы. Затем, в течение считаных часов, мне, в порядке очередности, вернули Ленку, вернули свободу (поскольку, похоже, Велесов нам больше не страшен) и, наконец, на закуску предложили славу и деньги.

Правда, Береславский честно предупредил о своих корыстных интересах, но меня не напугал. Думаю, ему действительно понравилось то, что я делаю, и вряд ли он станет морить нас с Ленкой голодом.

Кстати, большое количество акварелей и холстов он у меня уже купил. Как и обещал, по жмотским ценам, гораздо ниже, чем даже на Измайловском вернисаже, зато много, сразу и деньги вперед. Я их очень приятно ощущаю в кармане джинсов. Более того, карман моих плотно прилегающих джинсов явно мал для такой тугой пачки. У меня не было столько денег сразу даже тогда, когда мы с моим бывшим другом пытались «разгонять» гаишников.

Бр-р, даже вспомнить страшно! То, что я выскочил из этого дерьма – просто чудо. Никогда больше не повторю столь отвратительных экспериментов.

Кроме того, Ефим Аркадьевич пообещал мне, что немедленно займется профессиональной оцифровкой работ и подготовкой рекламных проспектов. А уже в конце осени мои картины и графика украсят самую пафосную арт-выставку года в Манеже, причем на большом персональном стенде. Догадываюсь, обойдется это благодетелю недешево, что несколько мирит меня с обидной закупочной стоимостью моих шедевров.

Ленка, кстати, того же мнения. Говорит, не надо жадничать, все вернется сторицей. В некотором смысле это партнерство, где каждый вкладывает то, что умеет и имеет. Я – визуализацию увиденного и прочувствованного мной мира. Он – деньги, время и, похоже, немалые знания в области промотирования, то есть то, что у меня вовсе отсутствует, кроме времени, я надеюсь.

А пока на улице солнечный свежий полдень. Разве что стало чуть прохладнее, и хотя Ленка слышала по радио про грядущий к ночи шторм, в это как-то не верится: уж слишком все празднично в природе.

Настолько празднично, что я решил бросить начатую работу – портрет Ленки, сидящей за столом, – и отправиться на пленэр, на озеро. Жена будет со мной вечно, а наши вяльминские каникулы рано или поздно закончатся, так что надо запасаться впечатлениями впрок.

Я, кстати, и во время шторма попытался бы поработать, но Бакенщик предупреждал меня, что ветер здесь в бурю поднимается такой, что выбрасывает на берег неосторожные «Ракеты». Осторожные же еще до штормового предупреждения остаются в портах – защищенные волноломами и привязанные покрепче к мощным кнехтам. Люди при таких ветрах тоже привязываются, правда, не к кнехтам, а к деревьям или чему-нибудь другому основательному, потому что воздушный поток со скоростью сто сорок километров в час вполне способен унести не только человека, но даже корову или автомобиль.

Быстро собрал свой дорожный набор – фанерный большой планшет, кнопки – фиксировать бумагу, краски и пару пластиковых баночек. Воду брать не стал – она здесь везде: в озерах, в родниках, речках, ручьях, и такая чистая, что даже в местных лужах вполне поконкурирует с московской отфильтрованной.

Ну вроде все: бросаю последний взгляд на портрет, уходить от него тоже жалко. Сколько ж мне двоек влепил наш преподаватель Афанасьев за подобные изыски! Плечи, видите ли, такие, что свидетельствуют о тяжелом врожденном уродстве. Но это ж не только плечи! Это же еще и крылья! Ведь такие люди, как Ленка, несомненно, умеют летать. Просто, может, не догадываются об этом или нужды пока не было. А пальцы слишком длинные для обычного человека, потому что это одновременно и маховые перья. Просто если выписывать все тщательно, то действительно получится человек-урод, а если – графическими намеками, то получается человек-птица. По крайней мере, для тех, кто способен это разглядеть.

Разумеется, я не пытался объяснять весь вышеизложенный ужас Афанасьеву, который кроме рисунка вел у нас на младших курсах и пластическую анатомию. Иначе получил бы не только двойку, но и скорую психиатрическую помощь.

Ну и ладно. Это ведь только кажется, что все мы живем в одном мире. На самом деле у каждого – свой мир.

Кстати, Ленка на последнем портрете – не только с руками-крыльями. Она еще и с двумя персиками. И персики эти выписаны так – для меня подобное несложно, – что хочется пальцем дотронуться до влажного, покрытого мягким, приятным на ощупь пушком, красно-желтого бока.

Это – привет сразу двум имевшим на меня влияние людям – моему любимому Валентину Александровичу Серову и уже упомянутому Виктору Семеновичу Афанасьеву. Последний много моей кровушки выпил, в тяжелых психических отклонениях подозревал, но рисовать научил. Я имею в виду правильно рисовать, поскольку неправильно я всегда умел. Теперь же, когда визуализация внешнего и внутреннего мира есть моя главная задача, и то, и другое умение постоянно пригождается.

Ну, вроде все. Готов к труду.

Я окликнул Надюху, она обычно не упускала возможность поработать со мной на пленэре. Причем и листочек у нее свой, и кисточка, и краски.

Честно говоря, после открытия ее, скажем так, нестандартного развития я ожидал, что и в рисовании она окажется вундеркиндом. Оказалось – обыкновенная девчонка с обыкновенными детскими рисунками.