рисованию быстро справился с заданием. Потом я вызвала к доске Женю Цыбулько. Вы, товарищ директор, конечно, знаете эту смуглую девочку с первой парты. Она круглая отличница, на уроках внимательна и серьезна, но иногда может выкинуть номер, например, повернуться и ударить кого-нибудь. А если сделаешь ей замечание, насупится и дернет плечом: „Пусть не лезет!.. Пусть не цепляется!“ Кроме того, есть у нее одна странность — играет под мальчика: стрижется коротко, по-мальчишечьи, носит брюки или шаровары. Словом, характер у девочки нелегкий, однако такой выходки я от нее не ожидала.

А дальше произошло следующее.

Вышла Цыбулько к доске, и я ей сказала: „Нарисуй мне огурец в двух плоскостях“. И пока она чертила что-то на доске, я пошла по рядам между партами, чтобы проверить домашнее задание. Вдруг у меня за спиной послышался хриплый, словно бы простуженный голосок. Сначала это было чихание, а потом совершенно отчетливое хрюканье. Я повернулась и увидела…

Цыбулько уже нарисовала овальный контур огурца и приступила к изображению хвостика. Однако загнула этот хвостик так, что он стал не огуречный, а поросячий. Затем, подбадриваемая смешками в классе, Цыбулько пририсовала голову и рыльце. И я, к своему удивлению, увидела на доске не продукт деревенского огорода, а настоящего поросенка. (Прилагаю копию этого рисунка.)

Но самое странное было впереди: поросенок снова чихнул, покрутил хвостиком и произнес: „Хрю-хрю…“ Товарищ директор! Я не ошиблась. Класс мгновенно затих, сидел в оцепенении, и в это время как будто бы из-за доски, а может быть, из стены или даже из-под самого пола опять послышалось громкое хрюканье. Это было действительно поросячье хрюканье, клянусь — человек, как бы он ни старался, никогда в жизни так не захрюкает.

Я была настолько поражена, что, может быть, с полминуты молчала, не в силах раскрыть рот. А потом меня прорвало.

— Цыбулько! — крикнула я. — Что это за фокусы! Немедленно сотри рисунок и садись! Ставлю тебе двойку!

Цыбулько стерла рисунок и, насупившись, направилась к своему месту. И так, знаете, дерзко передернула плечом, показывая, что она, видите ли, весьма недовольна. А когда она проходила мимо меня, я увидела такое, что до сих пор не могу опомниться. На ней была голубая пушистая кофточка. Верхняя пуговка расстегнута. Так вот: кофточка вдруг оттопырилась, под ней что-то зашевелилось, и из-за воротника быстро высунулась… маленькая волосатая лапка. (Товарищ директор! Прошу мне поверить: я утверждаю это в здравом уме и ясной памяти.) Да, высунулась рыжая волосатая лапка, легонько помахала мне, словно бы говоря: „До свидания, Изольда Марковна!“ А потом (повторяю, это было именно так) из-под кофточки высунулась смешная лукавая мордочка и показала мне язык. Язык был длинный и красный.

Уверяю вас, я не могла ошибиться. У меня прекрасное художническое зрение. С Владимирской горки я легко могу различить, какого цвета купальные шапочки у девочек, стоящих на противоположном берегу Днепра. Так что зрительная ошибка абсолютно исключена. Итак, вывод один: ученица 5-го „А“ класса Евгения Цыбулько пришла на урок или с заводной куклой (вероятно, импортного производства), или с каким-то живым зверьком.

Можете представить себе, что было дальше. Ученики повскакали с мест, окружили Цыбулько и хором закричали: „Женя, покажи, покажи!..“ Орут, прыгают, чуть ли не по головам друг друга ходят. Я разнервничалась, подошла к Цыбулько и говорю: „Что там у тебя за игрушка? Немедленно дай сюда!“ А она побелела как полотно, стоит и оторопело смотрит на меня, будто не понимает, чего от нее требуют. Тогда я сама (возможно, это и непедагогично) ощупала ее кофточку, однако ничего, кроме фланелевой мальчишечьей рубашки и пионерского галстука, под кофтой не обнаружила. Я откинула крышку парты — думала, что она успела спрятать туда игрушку, — но и парта была пустой, только сухая корочка хлеба валялась там да серебряные обертки из-под шоколада (очевидно, для фантиков). В портфеле также не оказалось ничего постороннего.

Представьте себе мое унижение, когда я рылась в чужих вещах, а вокруг толпились ученики, кричали и смеялись, а Кущолоб подзадоривал: „Обыскать ее! Она шпионка!“ — и корчил страшные гримасы. Шум и крик не утихали до самого звонка, я так и не смогла успокоить класс.

Поскольку урок фактически был сорван, прошу вас, товарищ директор, разобраться в этой истории и наказать виновных.

Преподаватель художественной вышивки и рисования

Изольда Марковна Кныш».

В кабинете директора.

Рапорт младшего сержанта милиции Е. М. Рябошапки

— А-а, Цыбулько! Заходи, заходи! Скажи-ка, наконец, что это за мохнатая лапка? Откуда она взялась? Может, объяснишь? Только подожди минутку, сейчас я с телефонами…

Петр Максимович — так звали директора школы — сидел за столом, а перед ним черным, голубым и красным поблескивали телефоны. И все три отчаянно звонили. Одну трубку директор прижимал плечом к левому уху, вторую — рукой к правому, а третью положил перед собою на стол. Так, перекосившись на один бок, сидел он, весь опутанный шнурами, и кричал во все трубки сразу: «Алло!.. Слушаю… Да-да!.. А как же!.. Обязательно!..»

Женя поняла, что директор нескоро выпутается из своих телефонов, и, чтобы зря не терять время, принялась разглядывать стены. А в кабинете Петра Максимовича было на что посмотреть. Каждое лето директор выезжал со старшеклассниками на археологические раскопки и привозил с юга Украины что-нибудь интересное: глиняную посуду, каменные топоры и ножи, обуглившееся зерно. Окинув взглядом стеклянные настенные полочки, Женя среди стрел, гребней, дротиков увидела… человеческий череп. Страшный, с глубокими впадинами вместо глаз. Подошла поближе и прочитала: «Череп киммерийца. VII в. до н. э.».

Пустая истлевшая коробка, покрытая серой пылью, властно приковывала ее взгляд. Девочке стало как-то не по себе. Подумалось, что и ее голова, полная мыслей, света и всяких выдумок, голова, на которой растет живая вихрастая шевелюра и торчат такие неповторимые уши (оттопыренные, точно крылья у бабочки, и к тому же шевелятся не хуже, чем у Бена), — что все это станет когда-нибудь голым черепом, экспонатом, тленом… Не хотелось этому верить…

Однако чем дальше Цыбулько присматривалась к черепу, тем меньше пугал он ее и постепенно начал даже чем-то нравиться. И ей захотелось «поработать» над ним: повязать платочком, приделать косу (из шерсти или синтетической пряжи). А еще лучше бы стать маленькой-маленькой и спрятаться в череп, как в склеп, и там притаиться. (А то как начнет сейчас директор выпытывать про мохнатую лапку…) Затаится она в этом склепе, а Петр Максимович обернется и скажет:

«О! А где ж это она? Только что была, и нету… Цыбулько!» — крикнет в приемную.

А Женя из тайника замогильным