замирал от радости, а потом подлетал к ней и без передышки лопотал-лопотал — быстро и уморительно. Серьезно и взволнованно рассказывал ей о котах, о сломанной машине, о противных девчонках — обо всем на свете. А как он был счастлив, когда Женя дарила ему медные пуговицы, стеклышки, блестящие фантики!

А еще Женя дружила с профессором Гай-Бычковским с третьего этажа, дружила с кондукторами трамвая, с одноруким инвалидом, который продает на базаре тыквенные семечки, со стариком-почтальоном, который зимой носит почту, не надевая варежек, и говорит, что ему совсем не холодно, с продавщицей молока, с парикмахером Мусием Давидовичем, который без очереди делает ей самую лучшую спортивную стрижку…

Да разве вспомнишь всех, с кем дружила и дружит Женя Цыбулько? И разве расскажешь об этом директору школы? (Особенно о тайном друге, о мохнатеньком!)

— Нет, — холодно проговорила Женя. — Ни с кем я не дружу. Уроки…

— Плохо, — заметил директор. Видно, разговор уже утомил его, потому что он все чаще и чаще прикладывал руку к левой стороне груди и морщился. — Плохо, — повторил он. — В твоем возрасте обязательно надо дружить. С людьми, с деревьями, даже с… муравьями…

Долгим усталым взглядом он посмотрел на окно, на штору, пожелтевшую от солнца и пропитавшуюся угольной пылью: с улицы слышалось размеренное выстукивание движка — это рабочие ремонтировали дорогу возле школы… Раздавался скрежет трамвая на повороте, врывался, все заполняя собой, шум большого города.

— А может, у тебя дома есть какое-нибудь живое существо — кошка, или собака, или хомячок? О ком ты заботишься? — тем же спокойным тоном расспрашивал директор.

Женя даже скривилась — будто ей на ногу наступили. С болью посмотрела на директора: о чем вы спрашиваете? Какая кошка, какой хомячок? Это у других людей есть! У счастливых!

— Петро Максимович! — заговорила она сдавленным от слез голосом. — Никого у меня нет. Никогошеньки! А я так просила! Были мы на птичьем рынке, на Куреневке. И там один дяденька продавал щеночка — ну такой лохматенький, такой беленький, с черным пятачком на носу. Я говорю маме: давай купим, давай, у всех есть! А мама: «Нет, говорит. Зачем мучить живое существо? Кто за твоим щенком смотреть будет? Нас целыми днями нету, а летом к бабушке в деревню поедем — тогда что? Пусть пищит один в квартире?..»

Петро Максимович внимательно выслушал, прищурил глаза и с хитрецой посмотрел на Женю:

— Ага… Значит, ты просила, чтоб тебе купили собаку?

— Щенка!

— Так, может, тот, с мохнатой лапкой, и есть тот щенок?

Женя, совершенно обескураженная, так и застыла перед столом: как это Петро Максимович так хитро подвел ее к главному!

— Никаких лапок не было, Петро Максимович! Никаких! Правда!

Женя с немой мольбой посмотрела на директора, и слезы закипели в ее глазах.

— Ладно, ладно, — поспешно проговорил директор. Очевидно, он понял, что из девочки больше ничего не вытянешь. И крикнул в приемную: — Позовите Изольду Марковну!

«Ну вот! Еще и Изольда!» Женя отвернулась, взгляд ее снова упал на череп. И сказала себе: «Молчи! Спрячься в склеп!» Она даже не заметила, как в кабинет вошла учительница рисования. Лишь за спиной прозвучал дробный перестук ее каблучков, послышалось: «Да, Петро Максимович!» — и от дверей повеяло духами.

— Изольда Марковна, — тихо проговорил директор. — Я попрошу вас зайти сегодня к родителям Цыбулько. Выясните, как там девочке живется, что у нее за родители, и особенно поинтересуйтесь, с кем она дружит во дворе.

— Хорошо, — коротко ответила Изольда Марковна и поправила прическу, переливавшуюся неземным фиолетовым сиянием.

Когда Женя вышла из кабинета, Петро Максимович мягко задержал учительницу:

— Одну минуточку, Изольда Марковна, я хотел об этом… огурце… Понимаю, у вас программа. И все-таки… гм, объемное изображение огурца… В двух плоскостях… что-то чересчур мудрено. А нельзя ли просто повести детей в парк — сейчас осень, тепло, красиво, и пусть себе там рисуют — цветочки, деревья, что ближе к сердцу?

— Петро Максимович, — Изольда Марковна начала сразу с высокой ноты, — если им позволить, если пустить их на самотек, то знаете…

— Знаю, знаю! — замахал рукой Петро Максимович, лишь бы не начинать сейчас одну из тех бесконечных дискуссий на педагогические темы, от которых у него каждый день гудела голова. — В общем, пожалуйста, зайдите к Цыбулько.

И он взялся за телефонную трубку, давая понять, что разговор окончен.

Только об одном ни словом не обмолвился директор. О странном видении. Когда Женя выходила из кабинета, он вдруг заметил, как из ее ранца на мгновение высунулась — что бы вы думали? — та самая рыжая волосатая лапка и помахала директору, словно бы говоря: «Будьте здоровы, Петро Максимович!..»

ДЕНЬ ЗОЛОТОГО СИЯНИЯ

Уроки давно окончились. В пустых классах стояла непривычная тишина. Только Женины шаги раздавались в огромном здании школы. Она спускалась вниз по лестнице и мрачно думала: «Вот бомба! — это было ее бранное словечко. — Что же мне теперь делать? Спрятаться? Забраться в подвал и просидеть там всю ночь? Пускай ищут где хотят. Или сесть в самолет и улететь к бабушке в Маньковку?.. Такого никогда еще не было — двойка по рисованию в дневнике, вызывали к директору, так и этого мало — придут домой!»

Совершенно несчастная, вышла Женя на школьное крыльцо, поставила ранец к ногам. Сощурившись после помещения, посмотрела на улицу — и даже тихо ойкнула. Нет, вы только взгляните: какой сегодня день, какая погода!

Она переживает, ломает себе голову, а вокруг такое творится! В Киев пришел октябрь! Сухая, янтарная пора листопада!

Ни малейшего ветерка, ни дуновения. Тихо. Ласково пригревает солнышко, и все вокруг точно золотое: и воздух, и деревья, и крыши домов, и тротуары. Все устлано каштановыми и кленовыми листьями. Напротив школы стоял маленький деревянный домик, а крыши не видно — вся она засыпана ярко-желтой листвой. Листья горками лежали на балконе, на карнизах, на деревянных перилах. Из-за забора выглядывали круглые столбы, и на каждом — мохнатая золотая шапка!

Так повторялось каждый год. Октябрь приходил в Киев как праздник, как осенний парад деревьев. Каштаны, березы, клены наряжались в роскошное убранство. И щедро сбрасывали позолоту на асфальт и мостовую. Город, казалось Жене, с головой потонул в желтой листве. И столько праздничных хлопот появлялось тогда у каждого! Дворники каждое утро сгребали увядшие, опавшие листья в высокие, словно подсвеченные изнутри горки; машины вывозили осеннее богатство за город, а к вечеру снова асфальт покрывал новый роскошный ковер. И в нем кувыркались, кружились, толклись обалдевшие от радости и свободы мальчишки и девчонки.

В эти теплые, восковые,