– Художник большого таланта, – с любезнейшей улыбкой подхватил граф Рапт.

– Как?! Вы и брата моего знаете? – удивился аббат.

– Я имею честь быть вам знакомым, ваше сиятельство? – вполголоса произнес неприятным фальцетом г-н Ксавье Букмон.

. – Я вас знаю, как и весь Париж, мой юный мэтр, – отозвался г-н Рапт. – Кто же не знает знаменитых художников!..

– Мой брат не стремился к известности, – возразил аббат Букмон, набожно сложив руки и скромно опустив глаза. – Что есть известность? Тщеславное удовольствие стать знакомым для тех, с кем вы незнакомы. Нет, ваше сиятельство, у моего брата есть вера. Ведь ты верующий человек, Ксавье, не так ли? Мой брат знаком лишь с великим искусством христианских художников пятнадцатого века.

– Я делаю что могу, ваше сиятельство, – с притворным смирением произнес художник. – Но, признаться, я не смел надеяться, что моя скромная слава дойдет и до вас.

– Не слушайте его, ваше сиятельство, – поспешил вмешаться аббат. – Он робок и скромен до невозможности, и если бы я постоянно его не подгонял, он не сделал бы самостоятельно ни шагу. Представьте себе, он ни за что не хотел идти со мной к вам под тем предлогом, что у нас к вам есть небольшая просьба.

– Неужели, сударь? – вымолвил граф, растерявшись от неслыханной наглости священника.

– Не правда ли, Ксавье? Ну, скажи откровенно, – продолжал аббат. – Ты же отказывался идти, разве не так?

– Так, – опустив глаза, кивнул художник.

– Напрасно я ему объяснял, что вы один из самых блестящих офицеров нашего времени, один из величайших государственных мужей Европы, самый просвещенный во Франции покровитель изящных искусств – он так робок, так обескураживающе чувствителен, что и слушать ничего не хотел. Повторяю, я почти силой привел его сюда.

– Увы, господа, – молвил граф Рапт, решившись сражаться с ними в лицемерии до последнего, – я не имею чести быть художником, и для меня это настоящее горе. В самом деле, что такое воинская доблесть, что такое известность политика рядом с неувядающим венцом, который Господь возлагает на чело Рафаэлей и Микеланджело? Но если я и не обладаю этой славой, я имею по крайней мере счастье быть близко знакомым с известнейшими европейскими художниками. Кое-кто из них, и я горд этой честью, отвечает мне дружбой, и мне не нужно говорить вам, господин Ксавье, что я был бы счастлив видеть вас в их числе.

– Ну что, Ксавье, – взволнованным голосом проговорил аббат и провел рукой по глазам, словно хотел смахнуть слезу, – что я тебе говорил? Разве я перехвалил этого несравненного человека?

– Сударь! – воскликнул граф Рапт, словно устыдившись похвалы.

– Несравненного! Я не отказываюсь от своих слов. Не знаю, как вас благодарить, если вы выхлопочете для Ксавье заказ на десять фресок, которыми мы хотели бы расписать нашу бедную церковь.

– Ах, брат мой, это уж слишком! Ты же знаешь, что во время болезни нашей несчастной матушки я дал обет написать эти фрески. Заплатят мне за них или нет – ты можешь быть уверен, что я их выполню.

– Разумеется, однако тебе не под силу выполнить такой обет, несчастный! И, выполняя его, ты умрешь с голоду! Ведь у меня, ваше сиятельство, есть только мой приход, и доход с него я раздаю нищим прихожанам. А у тебя, Ксавье, ничего нет, кроме кисти.

– Ошибаешься, брат, у меня есть вера, – подняв глаза к небу, возразил художник.

– Слышите, ваше сиятельство, слышите? Ну не грустно ли это, спрошу я вас!

– Господа, – проговорил граф, поднимаясь, дабы показать двум братьям, что аудиенция окончена, – через неделю вы получите официальный заказ на десять фресок.

– Мы сто, тысячу, миллион раз уверяем вас в своих добрых делах, а также в том, что примем живейшее участие в завтрашней великой битве, – сказал аббат. – Засим позвольте вашим покорным слугам откланяться!

С этими словами аббат Букмон низко поклонился графу Рапту и сделал вид, что действительно уходит, как вдруг его брат Ксавье схватил его за руку и сказал:

– Минуту, брат! Я со своей стороны тоже должен сказать несколько слов господину Рапту. Вы позволите, ваше сиятельство?

– Говорите, сударь, – кивнул депутат, не скрывая скуки.

Два брата были, конечно, достаточно умны, чтобы не заметить его движения. Однако они сделали вид, что не поняли этой молчаливой игры, и художник отважно начал:

– Мой брат Сюльпис только что говорил вам о моей робости и скромности. Позвольте и мне, ваше сиятельство, указать вам на его бескорыстие, какому нет равных в мире. Знайте:

во-первых, я согласился сопровождать его сюда, хотя не хотел вас беспокоить, лишь по одной причине – прийти ему на помощь и призвать вас проявить заботу о нем. О, если бы речь шла только обо мне, поверьте, я никогда не посмел бы потревожить ваш покой. Мне самому ничего не нужно, я могу и подождать.

Ведь я постоянно себе повторяю, что мы живем в такое время и в такой стране, где великими мастерами называют людей, едва ли достойных мыть кисти Беато Анжелико и Фра Бартоломее!

Почему так происходит, ваше сиятельство? Потому что художники в наше время ни во что не верят. Вот у меня вера есть!

А потому мне ничего не нужно, как, впрочем, и никто не нужен, а следовательно, я не умею просить, за себя во всяком случае. Но когда я вижу своего брата, своего несчастного брата, сударь, святого, стоящего перед вами, когда я вижу, как он раздает нищим тысячу двести франков своего дохода и даже не оставляет гроша на вино, которым должен причащать на следующее утро, у меня сжимается сердце, ваше сиятельство; я набираюсь смелости и не боюсь показаться назойливым. Ведь я прошу не для себя – для брата!

– Ксавье, дружок! – лицемерно остановил его аббат.

– О, тем хуже, если я все-таки сказал что хотел. Теперь вы знаете, ваше сиятельство, что делать. Я, упаси Бог, вам не указываю и ничего не приказываю. Я доверяюсь вашему благородному сердцу. Мы не из тех, кто говорит кандидату: «Мы владельцы и редакторы газеты, вы нуждаетесь в поддержке нашего листка – платите! Оговорим заранее плату за услугу, мы вам ее вернем». Нет, ваше сиятельство, нет, мы, слава Богу, не такие.

– Неужели существуют на свете подобные люди, брат мой? – спросил аббат.

– Увы, да, господин аббат, они существуют, – подхватил граф Рапт. – Но, как говорит ваш брат, вы не из их числа.

Я займусь вами, господин аббат. Я переговорю с министром религии, и мы попытаемся хотя бы вдвое увеличить ваши доходы.

– Ах ты Господи!.. Знаете, ваше сиятельство, – проговорил аббат, – просить, так уж что-нибудь стоящее. Министр ни в чем не может вам отказать, ведь вы как депутат держите его в руках, и для него все равно, какой приход выделить: в три или в шесть тысяч. Да это не для меня, Бог мой! Я питаюсь хлебом и водой, но мои нищие или, вернее, Божьи люди!.. – прибавил аббат и поднял глаза к небу. – Нищие вас благословят, ваше сиятельство, а узнав, от кого исходит благодеяние, они помолятся за вас.