Капельмейстер нашел, наконец, свою палочку под стулом контрабаса, вернулся на место и взмахнул ею. Под торжественные звуки оркестра на сцену вывалил кордебалет, перед которым шествовали два танцовщика, несшие на большом серебряном блюде высокий жбан с крышкой, резной ручкой и рыльцем. Процессия направилась к директорской ложе. Самого бенефицианта Фаберовский видеть не мог, поскольку его наблюдательное место располагалось прямо над самой директорской ложей, но ему было зато хорошо видно блюдо в стиле рококо, все в чеканных завитках, и русские петушки на жбане, соседствовавшие с поздравлением балетмейстеру, выведенным славянской вязью.

— Ой, Леонид, — раздался за стенкой на галерее девичий голос. — А где же госпожа Никитина?

— Мне капельдинер в гардеробе сказал, что с ней что-то вчера случилось, — ответил тот, кого барышня назвала Леонидом. — Она внезапно заболела, и будет смотреть балет из директорской ложи. Говорят, она сильно хромала на правую ногу, когда приехала сегодня в театр. Наверное, подвернула. Жалко, она так выворотно танцевала. Вот и в афишке зачеркнута. Вместо нее будет Кшесинская-вторая.

— Если будет Кшесинская, то наверняка цесаревич приедет, — сказал еще один мужской голос с сильным еврейским акцентом.

— Соломон, цесаревич нас не очень волнует, — мрачно сказал Леонид. — Нам важно: приедет ли царь?

Фаберовский насторожился, отложил бинокль и приник ухом к перегородке.

— Мне кажется, что царь все-таки не приедет, — сказала барышня. — Смотрите, над великокняжеской ложей никого нет.

— Это еще ни о чем не говорит, — сказал Леонид. — А здесь в ложе может кто-нибудь и сидеть. Видели, сколько жандармов сегодня в театре?

— Может быть они из-за бухарского эмира тут?

— Не смешите меня, Варенька. Кому он нужен, ваш бухарский эмир?

— Мне страшно, Леонид. Как вы думаете, мы сегодня попадем?

— Конечно, попадем, Варенька, — сказал Соломон.

— Попасть — дело нехитрое, — пробасил Леонид. — Хитро потом жандармам не попасться. Соломон, ключ от ложи у вас?

— У меня.

— Как свет гасят — идем.

Похоже, что эти трое и будут его убивать. Фаберовский взял сковородник и просунул его под латунную ручку двери. До решающего момента оставалось еще несколько минут. По сцене протопали за кулисы артисты, вручавшие бенефицианту жбан. Поляк лихорадочно оглядел зал в поисках Артемия Ивановича и сразу же увидел его не на положенном месте между двух коронованных птичьих голов, а в почти пустой ложе в третьем ярусе. У барьера сидела Агриппина Ивановна, безотрывно глядела блестящими неподвижными глазами на хрустальную люстру и ломала в руках веер. Рядом с ней сидели обе ее дочки и муж, которые почему-то смотрели не в зал, а назад, вглубь ложи. Там стоял Артемий Иванович и, изображая сегодняшнее побоище, размахивал револьвером. Василиса оглянулась на поляка, увидела, что он смотрит на них в бинокль, и сообщила об этом семейству, тыкая пальцем в его сторону. Фаберовский увидел, как кухмистер и Глафира тоже обернулись, а Артемий Иванович помахал ему ручкой.

«Уже пьян, холера, — подумал поляк. — От него помощи ждать не приходится».

Оркестр заиграл увертюру, и люстра стала медленно гаснуть. Вспыхнули огни рампы, осветив главный занавес с написанными на нем толстыми купидонами, удерживающими перевитую розами тяжелую картинную раму. Посреди рамы был изображен античный храм со статуей Аполлона, стоявшего в позе Барклая де-Толли у Казанского собора и приветливо махавшего зрителям пухлой розовой ручкой.

Фаберовский взял в руку револьвер и стал у двери. «Надо ключ в замок вставить», — подумал он, но сделать уже ничего не успел. Он увидел, как из скважины вылезла латунная головка ключа, повернулась, и раздался роковой щелчок замка. Дверь дернули. Поляк придержал рукой сковородник. Дернули сильнее. Сковородник опять помешал двери открыться.

— Не открывается, — раздался взволнованный голос Леонида. — Что же делать?

— Назад! Жандарм идет! — предупредил голос Вареньки, и тут же хлопнула дверь на галерее.

Фаберовский выдернул из ручки сковородник и выскочил вместе с ним в коридор. Навстречу ему действительно шествовал жандарм. Стараясь не шуметь, поляк бросился ему навстречу, делая пассы.

— За угол! За угол!

Недоумевающий жандарм подчинился.

— Сейчас трое пытались вломиться ко мне в ложу. Мы должны их арестовать. Они наверняка повторят сейчас свою попытку, тут-то мы их и накроем.

— Дозвольте за подмогой? — спросил жандарм. — Вдвоем можем не справиться. Вдруг как стрельбу поднимут.

Жандарм сбегал в левое крыло коридора и вернулся вдвоем с еще одним унтер-офицером. Фаберовский тем временем положил сковородник на полу так, чтобы ему был виден конец коридора, примыкавший к его ложе. Прошло минут пять, прежде чем дверь с галереи открылась и оттуда высунулась голова барышни. Убедившись, что жандармов нет, она рискнула выйти, а за нею гуськом еще двое. Поковырявшись ключом в замке, они отперли ложу и скрылись в ней.

— Попались мышки в мышеловку! — Фаберовский выскочил из-за угла и жандармы, топоча сапожищами, понеслись следом. Места для настоящей схватки в ложе не было, поэтому дальнейшее больше напоминало кучу-малу, в которой кто-то повизгивал, кряхтел и громким шепотом матерился. Наконец, злоумышленники были скручены и выволочены на свет в коридор.

— Ты куда сапог дел? — спросил один из жандармов у товарища, который, сопя и отдуваясь, выбирал волосы Вареньки из аксельбантов.

— Может, в партер улетел? — спросил тот, оглядывая ногу в одном полосатом носке домашней вязки в длинной ниткой на конце. — У, скотина! — Жандарм со злостью заехал в ухо Соломону.

— Вот ваш сапог, — Фаберовский закончил привязывать Вареньку бечевкой к стулу и выкинул сапог в коридор. — Отведите этих двух к Ширинкину, а я барышню тут допрошу — мне место свое не велено покидать.

— Мы мигом обернемся, — пообещал жандарм. — Одна нога там, другая здесь.

— Смотрите, опять сапоги не потеряйте. — Фаберовский прикрыл дверь в коридор и выглянул в зал. Декорация на сцене изображала гостиную председателя Зильберхауза.

— Степан, ну как ты там? — на весь зал, перекрывая музыку, раздался знакомый голос. — А мы тут уже в буфет сходили.

В партере зашикали, даже дежурный жандармский офицер в последнем ряду привстал со своего кресла в попытке рассмотреть, кто это сказал. По залу опять разнесся глас Артемия Ивановича:

— Степан, а кого это ты к себе в ложу привел? Там у тебя темно, мне не видно.

— Да заткнись же, пан Артемий! — крикнул ему в ответ Фаберовский.

— О! Расшипелись как змеи! — Артемий Иванович после битвы на Конюшенной был в ударе. — Уж и поговорить не дадут!

Фаберовский шелкнул рычажком выключателя и зажег лампу в буквеннооптическом телеграфе и, порывшись в чемодане с кассой, составил слово «АРЕСТОВАЛ». После демонстрации неведомому агенту слова «ПОДОЗРЕВАЕМЫХ» в зале замелькали фонарики, и сразу человек восемь сорвалось со своих мест и бросилось к выходу. Среди них поляк с удивлением усмотрел и обоих генералов-балетоманов. Из великокняжеской ложи бельэтажа зааплодировал бухарский эмир. Встретившись с Фаберовским взглядом, эмир усмехнулся в черную бороду и, отцепив с груди большую звезду, покачал ею в воздухе, зажав между двумя пальцами. Поляк поклонился, прижав руку к груди, и обернулся к барышне.