— Ваше превосходительство, прибыл подпоручик Ерофеев с фотографическим портретом, — доложил Карп.

— Ерофеев, ты чего так долго? — спросил Черевин сурово, когда подпоручик вошел и положил на стол фотографию бразильской миссии.

— Я, ваше превосходительство, как мог, торопился. Вот, Луиза Ивановна просила передать эту фотографическую карточку и сказать им, что замуж за господина Шульца они больше не желают.

— Что это значит? — не понял Черевин.

— Да так, ваше превосходительство, — махнул рукой Артемий Иванович.

— Не обращайте внимания. Мы потом разберемся, чего этот стервец с нашей Луизкой сделал.

— Перешлю этих бразильцев в Департамент Зволянскому, чтобы тот экстренным образом отправил с карточкой чиновника в Париж к начальнику Заграничной агентуры. А теперь катитесь за своей справкой, мне вздремнуть перед сегодняшним вечером надо.

Карп помог Фаберовскому и Артемию Ивановичу облачиться и они по морозу пешком отправились по Моховой в церковь Св. Пантелеймона.

— Батюшка, говенная справка готова? — спросил Артемий Иванович у отца Николая.

— Готова, сын мой, готова, — сказал священник, — хотя ты меня и обманул, обещал три дня подряд ходить, говеть, а ни разу не пришел.

Отец Николай позвал дьякона и тот принес ему справку. Фаберовский, скрепя сердце, отдал священнику красненькую, и они отправились к кухмистеру.

Лукич встретил их рассказом о новых проделках беса.

— Пока вас не было, ваше благородие, тут у нас такая бесовщина творилась! Пойдемте, покажу.

Он отвел их в дальний двор, где у глухой задней дворовой стены стоял крохотный двухэтажный флигель с кое-как приставленной выбитой дверью и большими, углем начертанными, крестами на стенах.

— Послали мы вчера утром в Полюстрово за отцом Серафимом, говорят, он бесов горазд изгонять. Прибыл он днем, всех нас собрал здесь. Самого Коврижкина на тот момент не было, дверь заперта, а на чердаке воет пуще прежнего. Мы жене его снизу кричим: «Пусти нас, мы тебе поможем». Слышим, она наверху в голос орет: «Ой, батюшки! Ой, батюшки! Мочи моей больше нету!», и нечистый что-то по-своему, по-нечистому, выкрикивает. Отец Серафим косяки святой водой окропил, чтобы бес не выскочил, стали мы двери ломать, тут нечистый как в окно сиганет, летит в одних кальсонах, завязками полощет, весь в черной шерсти. Вот об это место хлопнулся, вскочил с четверенек, через двор — и на улицу. Искали мы чертеняку, но его и след простыл. Похоже, что он теперь в том самом доме у Балашовой живет. Он там всю ночь подвывал. Только пусть Балашова сама с ним разбирается, больно уж отец Серафим за изгнание дерет.

— Ишь ты! — сказал Артемий Иванович. — Это что же выходит-то, Степан? Вчера утром мы отца Серафима на Невском в фотографическом ателье видали, где он фотографические карточки государственного преступника заказывал, днем он тут у вас бесов гонял, а вечером в Полюстрово заговорщиков у себя собирал…

— Обкладывают нас, — сказал Фаберовский. — Ты вот что, Лукич, если полюстровский поп еще тут объявится, или что про него прознаешь — тотчас нам сообщай.

— Потому как он, похоже, главнейший заговорщик, — добавил Артемий Иванович.

— Эдак и в самом деле сегодня в театре могут поубивать, — пробормотал поляк, когда они пошли по лестнице наверх к кухмистеру. — Только ты, пан Артемий, родственничков своих будущих не пугай, а то не пустят тебя на бенефис, и отправит Черевин нас обратно в Якутск за пренебрежение долгом.

Появление их в квартире кухмистера со справкой о говении вызвало бурный восторг. Петр Емельянович побежал в столовую подать водочки для сугреву, Глафира с визгом повисла у жениха на шее, чуть не сломав ее своим весом. Агриппина Ивановна отправила покрывшуюся от зависти красными пятнами Василису распоряжаться на кухню, а сама, утирая слезы умиления, сказала Фаберовскому:

— Вы, ваше превосходительство, и не представляете, какая это радость: выдать дочку замуж!

— А вот и водочка! — появился с графином на подносе кухмистер. — Ну, выпьем давайте за то, что последнее препятствие на пути к счастливому союзу между нашими капиталами устранено, еще пять дней, и торговый дом «Владимиров и Владимиров» станет реальностью… Кстати, ваше превосходительство, вы не спрашивали еще о буфете на Гатчинском вокзале?

— Не до того было, Петр Емельянович, — сказал поляк. — Не до того. Вот сегодня воскресный вечер, так мы с Артемием Ивановичем заместо отдыха на службу в театр должны идти. Бенефис г-на Иванова.

— Как жаль, а я хотел предложить вам остаться и отметить сегодняшнее счастливое обстоятельство.

Агриппина Ивановна всплеснула руками.

— Петр Емельянович, уж сколько мы в столицах живем, а до сих пор с тобою в театре не бывали. Дочка вот у тебя замуж выходит, а тоже только в масленичных балаганах бывала. Уж ради праздника такого сводил бы. На зятя бы при службе посмотрели.

— Может, не стоит? — засомневался Артемий Иванович.

— Да и барышники втридорога сегодня будут драть, — подхватил Петр Емельянович. — Бенефис.

Но объединенный напор жены и дочки сломил его сопротивление, и он махнул рукой.

— Эх, ладно! Глашка, скажи Василиске, что вечером едем в театр.

* * *

Сытые и довольные, возвратились от кухмистера Фаберовский и Артемий Иванович на извозчике на Конюшенную. Уже стемнело, но света теперь не было и на остальных этажах.

— Швейцара до сих пор нету, на свете экономят, — заворчал Артемий Иванович, шаркая калошами по лестничному ковру. — Чертовы колбасники!

Сверху заливисто залаял Полкан.

— Пану Артемию не показалось, что за нами кто-то вошел? — спросил Фаберовский, когда они прошли квартиру бразильской миссии.

— Может тебе, Степан, прививку сделать? — спросил ехидно Артемий Иванович, останавливаясь у полукруглого подоконника, чтобы передохнуть. — От параноидального вибриона?

— А это кто у нас на лестнице стоит, а? — Поляк указал наверх, на темную фигуру, стоявшую у входа в сени их квартиры.

— Чимпандзе какое-то гигантское, — испуганно сказал Артемий Иванович и попятился.

Судя по топоту ног, снизу явно поднимались еще двое или трое человек.

— Похоже, что нам конец, — сказал Фаберовский. — Надо было сообразить, чего Полкан лает. На нас он не лает.

Чимпандзе сделал шаг вперед и со свистом стал раскручивать гирьку на веревочке.

— Что будем делать, Степан?

Поляк схватил стоящий на подоконнике горшок с аспидистрой и метнул его в чимпандзе. Он никогда в жизни не кидался горшками, но опасность пробудила в нем, видимо, первобытную ловкость, и аспидистра угодила противнику прямо в рожу. В свою очередь чимпандзе, многоопытный уличный боец, никогда в жизни не получал в морду домашними растениями. Горшок раскололся о чугунную голову и отбросил его на стеклянную перегородку. Вся стена сеней лопнула и с нечеловеческим грохотом обвалилась, разлетаясь мелкими стеклянными брызгами.