* * *

– Я, само собой, стал утешать ее, – рассказывал Ханс Якобсен. – Сказал, что это всего лишь небольшая депрессия и что в наше время это решается либо таблеткой, либо беседой с хорошим доктором, а если подождать, оно и само пройдет. Я утешал ее, но сам не верил тому, что говорил, потому что видел, что она говорит правду. Жизнь совсем покинула ее.

Неведомым образом она как будто бы протрезвела умом. Уже не говорила ни про свободу, ни про ужасы нашего общества, которое заставляет человека жить в оковах, не ругала меня за то, что я всю жизнь ругал ее. Она просто вспоминала. Вспоминала наше детство в поместье, вспоминала гувернантку и эту странную глупость. Это ее слова – «странная глупость» – про то, что братик и сестричка станут потом женихом и невестой.

Сигрид вспоминала письма, которые писала мне. Спросила, сохранил ли я их. Вам, господин фон Зандов, наверное, будет смешно, но я их сохранил. Я показал ей эти письма – им было уже больше сорока лет. Да, ей было четырнадцать, когда она их писала, или тринадцать, я уже точно не помню, да, кажется тринадцать. Она читала эти письма вслух. Громко, весело и радостно смеялась. Был поздний вечер, суббота, она полулежала в своей огромной кровати, умытая сиделкой, с подстриженными и накрашенными ногтями, несчастная, весящая сто двадцать килограммов, а может, даже и больше, а потом вдруг велела мне погасить свет и попросила у меня любви.

– И что? – спросил через минутную паузу Дирк фон Зандов.

– Я дал ей любовь, – ответил Ханс Якобсен.

Он замолчал, глядя на Дирка.

– По-моему, это кошмар, – сказал Дирк.

– По-моему, это милосердие, – возразил Ханс. – Она сказала мне «спасибо». Вот так, искренне и чисто, как сестра брату. Заплакала и сказала, что мечтала родить мальчика и девочку и чтоб их звали как нас. Но чтобы они были счастливые. Она умерла через неделю от внезапной сердечно-легочной недостаточности. Ее детские письма я положил ей за ворот платья. На грудь. Так и похоронили.

Ханс не мигая смотрел на Дирка, но тот вдруг растерянно и даже несколько оскорбленно, едва ли не гневно воскликнул:

– Но зачем вы… Нет, конечно, вы имеете полное право жить так, как хотите, вы сильный и богатый человек, никто вам не указ, вот и живите как хотите, но зачем вы это рассказали мне? Мне-то зачем это знать?

Ханс Якобсен холодно усмехнулся, пальцем ткнул Дирка в плечо и сказал:

– Чтобы вы как следует меня сыграли.

Повернулся и ушел.

* * *

– Так зачем вся эта откровенность? – повторил свой вопрос Дирк фон Зандов, на этот раз адресуя его Россиньоли.

– Ну он же вам все объяснил, – сказал Россиньоли. – Для того, чтобы вы как следует играли. Вот и играйте. Как следует.

Он точно так же ткнул Дирка в плечо, повернулся и пошел к отелю. Пошел шагом неторопливым, но не допускающим, чтобы его догоняли.

* * *

Когда фильм получал премию на очередном фестивале, а это было уже в 1984 году, Дирк прочитал в газете, что Ханс Якобсен умер. Почему-то он был уверен, что его разыщут и позовут на похороны. Он вспомнил загадочную фразу Якобсена: «Вы будете вознаграждены». Фестиваль шел несколько дней, и Дирк все ждал телеграммы, но ждал напрасно. Тогда он спросил Россиньоли. Россиньоли ответил, что его тоже не приглашали.

– Да и поздно. Его уже похоронили.

– Как это – похоронили? – удивился Дирк. – Ведь сообщение о смерти было совсем недавно, буквально позавчера.

– Значит, вы что-то не совсем правильно поняли, – сказал Россиньоли. – Эти сообщения обычно надо понимать так: такой-то умер и уже похоронен. Да и почему, собственно, вас должны были приглашать на эти похороны?

– Как это почему? – развел руками Дирк фон Зандов. – Я же в каком-то смысле он! Я показал его на экране, воплотил образ, ну ясно же!

– Да, да, – сказал Россиньоли. – А я в каком-то смысле создатель знаменитого фильма о нем. Меня тоже не пригласили. Мы там совершенно лишние, в той компании. Сами посудите, дорогой Дирк, ну что нам там делать? Среди миллиардеров, банкиров, промышленников, министров и наследных принцев? Какое мы с вами к этому всему имеем отношение? Или вам не хватает светской жизни? – засмеялся Россиньоли. – Я вас утешу. Вам предстоит еще как минимум пять фестивалей, куча пресс-конференций, интервью и всего такого прочего. Кстати, а каковы ваши, как говорят журналисты, творческие планы?

– Пока не знаю, – пожал плечами Дирк.

– Ну конечно, сейчас вам нужно отработать фестивали, но я бы на вашем месте уже начал озираться. – И, отвечая на невысказанный вопрос Дирка, добавил: – К сожалению, у меня сейчас никаких планов нет. Честное слово. Если бы я решился снимать автобиографический фильм, непременно бы пригласил вас на роль себя самого. У вас это получается.

Дирк слегка обиделся.

– Вы хотите сказать, маэстро… – начал было он.

– Я хочу сказать, – перебил его Россиньоли, – что на свои похороны я вас приглашаю заранее. Впрочем, вас пригласят и без меня. Все-таки главная роль в одном из лучших моих фильмов, а может, даже в лучшем, черт его знает. Главная роль, столько призов плюс «Оскар». Вас обязательно пригласят. Но на всякий случай я распоряжусь заранее.

Дирк не понял, обижаться ему на маэстро Россиньоли или воспринимать это как особое доверие.

Буквально через месяц он получил приглашение на похороны, подписанное самим маэстро. Очевидно, это была какая-то сицилийская шутка. На всякий случай Дирк позвонил ему по телефону. Тот сказал, что прекрасно себя чувствует, но еще через неделю газеты вышли с анонсом, что маэстро Россиньоли госпитализирован с инфарктом в такую-то знаменитую итальянскую клинику.

Похороны Россиньоли состоялись в маленьком городке, где он родился и провел детство и раннюю юность. Народу было несусветно много. Наверное, мало кого из королей или президентов так хоронили. И вообразите, Россиньоли не пошутил: Дирк фон Зандов был приглашен стоять едва ли не на самых почетных местах, рядом со всеми мировыми кинозвездами, они расположились левее, и государственными деятелями разных стран, те были правее. Проститься с Россиньоли пришли не только премьер-министр и президент его родной Италии, но еще министры из Испании, Англии, Франции, да, пожалуй, всех европейских государств. Министры культуры, разумеется. Дирк фон Зандов второй раз в жизни оказался в столь элитарной компании. Все пожимали друг другу руки, все выражали друг другу соболезнования и на Дирка смотрели с почтением – как-никак главная роль в таком выдающемся фильме. Вернувшись в номер, Дирк выгреб из кармана целую кучу визитных карточек и просидел полночи, перекладывая их на столе как мозаику и совершенно не представляя себе, что с ними делать, потому что в кино и на театре он умел очень многое, но не умел одного – предлагать себя. Хотя тот же Россиньоли говорил ему, что предлагать себя не надо, надо вызывать интерес к своей персоне, артистической персоне в данном случае. Но как это сделать – Дирк не знал тоже.