не справиться – это с экзотическими болезнями, о которых здесь шептались. Мол, укусит какая-нибудь мелкая мошка – и сам не поймёшь, от чего сдох. Но пока Боги были милосердны к нему. Слабость здесь была непростительна – за ним и без того следили пристально, смаковали мельчайшие ошибки и промахи. Впрочем, по сравнению с испытаниями Лебайи, меркло всё. И в этом отец тоже был прав: жёстче, чем Ренэф наказывал себя сам, его не мог наказать никто.

Прежняя жизнь вторглась в его размеренный новый быт резко и непрошено – на днях прибыл вестник из столицы с посланиями от дяди и – внезапно – от отца. Ренэф медлил, не открывал письма. Уединение теперь было роскошью, а он не хотел ни расспросов, ни обсуждений, ни чужих любопытных глаз за плечом. Сегодня был его черёд идти в ночной дозор, значит, можно надеяться на какое-то одиночество. Перекинуться в кости или пустить по кругу флягу горячительного другие стражи его не звали. Общаться по-приятельски он мог разве что со своими телохранителями, но они не состояли в его отрядах, а по легенде были наёмниками одного из здешних торговцев – отцовского. Сколько ещё глаз на самом деле следило за ним, царевич не знал – догадывался только, что Император не оставил его без охраны, но показательно не оберегал. И за это Ренэф был благодарен. Начало его военной службы было примерно таким же, только в более спокойных местах – он был предоставлен сам себе, несмотря на высокое положение по рождению, и все шишки набивал самостоятельно. Если бы юных Эмхет принято было излишне щадить, разве могли бы они потом вести за собой армии? Но только теперь Ренэф задумался, каким жёстким, наверное, было обучение Хэфера – не просто царевича, а наследника трона. Да, отец любил его больше всех, но и требовал с него больше.

Ренэф дождался переклички дозорных, выждал ещё немного, убеждаясь, что стражи пошли коротать ночь за своими нехитрыми развлечениями, и только тогда извлёк спрятанные за широким поясом письма. Факелы давали не так много света, но записи были различимы.

«…Сегодня я просто хочу сказать тебе, что не пытаюсь занять твоё место. Что ты по-прежнему можешь полагаться на мою защиту и поддержку во всём. И что никто из нас даже в мыслях не имеет отказаться от тебя…» – вспомнил он слова дядюшки Хатепера, сказанные в их откровенном разговоре.

Его взгляд выхватывал отдельные строки, общий смысл которых сводился к тому же. Дальше дядя прямо и честно, но без особой радости сообщал о своём официальном назначении. Для Ренэфа известие не стало неожиданностью – этому предшествовало возвращение Хатепера Эмхет в прямую ветвь. Царевич даже испытывал облегчение, что отец не стал откладывать ещё больше. Народ и без того волновался, что у Императора преемники вроде бы есть, а вроде и не совсем. Кто, как не Хатепер! Но дядю решение тяготило, как тяготила и возможная реакция племянника. Он выражал сожаление, что церемония назначения прошла уже после отбытия царевича в Нэбу – Император долго колебался. Ренэфу было безразлично. Раньше он бы, наверное, ужасно оскорбился, счёл, что его отодвигают, исключают из жизни императорской семьи, или что-то в таком роде… но сейчас не испытывал по этому поводу совсем ничего. Случилось то, что должно было – и хорошо.

Были в письме слова, которые взволновали его гораздо больше, чем новости престолонаследия.

«… я не знаю, когда мы свидимся снова, и представится ли мне случай сказать тебе это лично. Я горжусь тобой, как собственным сыном, и сделаю всё, чтобы защитить тебя и Анирет. На это сейчас брошены все мои силы. Я верю, что Боги позволят мне заслонить вас. Помни, что ты не один…»

Перечитывая эти строки, Ренэф ловил себя на неприятном ощущении: Хатепер как будто прощался с ним. Напрямую этого нигде не говорилось, но чувство было острым, тяжёлым. Пожалуй, нужно будет всё же направить ответ, а точнее – вопрос: что там, хайту побери, творилось в столице, и почему он знал так мало?! Ну не уехал же дядя лично разбираться с эльфами, в самом деле? Уж точно не теперь, когда стал наследником трона! В Таур-Дуат, в конце концов, хватало послов, а вот наследников – нет.

Со вздохом отложив письмо, царевич распечатал послание Императора. Письмо от отца само по себе было слишком уж исключительным событием, чтобы отнестись к этому походя.

Тон письма настолько не соответствовал прежним посланиям Владыки – а таковых за всю жизнь царевича набралось всего несколько – что Ренэф даже присмотрелся к почерку. Нет, писал точно Секенэф…

«Нравится служба, сын? Только не бросайся при первой возможности на охоту, не разведав троп, хотя тамошние хищники и уступают лебайским, двуногим. Если будет тяжело – поищи помощи у шаманов. Я не шучу. Местные духи – не сказки, и требуют особого подхода, как и местный народ. Но ты ведь сокол Ваэссира – можешь достичь любых вершин.

Джунгли умеют разогнать кровь в жилах. Иногда это как раз то, что нужно – испытать себя на прочность, как в старину. Только не глупи – не хочу потерять тебя. А мать так и вовсе не переживёт, если с тобой что случится – ты её знаешь.

Я буду рад, когда ты найдёшь себя и вернёшься домой. Я знаю точно, что ты станешь тем, кем должен быть. Кем захочешь быть.

А кем ты быть не желаешь – мы с тобой уже понимаем. Есть больше, чем только один путь к величию».

Подписи не было, но она и не требовалась. О назначении Хатепера отец не упоминал – знал, что Ренэф получит вести и так.

Царевич аккуратно свернул оба письма в единый свиток и спрятал, решив, что перечитает позже. Скучать по дому было… странно, но сейчас он поймал себя на отголоске этого чувства, погладил рукоять кинжала, который сестра подарила на Разлив. И с Нэбвеном хотелось повидаться, или хотя бы узнать, как он там.

Удивительно, что мать пока не писала. Была обижена? Ренэф не мог не задаваться вопросом, как она восприняла весть – неужели смирилась, что сын к трону не готов и, возможно, не будет готов никогда? В этом царевич сомневался. Его протест тогда, в столице, она восприняла болезненно. Он ведь был воплощением всех её чаяний, чем-то вроде будущего совершенства. Ренэф был о себе высокого мнения, но совершенным всё же не считал. И хотел он теперь совсем