южных штатов, который бы выработал список требований в адрес новой администрации Линкольна: среди них были требования соблюдения закона о беглых рабах, отмены законов о личной свободе, гарантии невмешательства в рабовладение в округе Колумбия или в работорговлю между штатами и защиты рабства на территориях, по крайней мере лежащих к югу от 36°30′ с. ш. Если бы республиканцы отвергли эти требования, тогда консолидировавшийся Юг мог выйти из состава Союза. Вследствие того, что республиканцы не были склонны гарантировать такие уступки (а большинство южан не поверило бы им, даже если бы они и пошли на это), сторонники «ультиматума» не пользовались большой поддержкой в конвентах сецессионистов.

Третьей и самой консервативной группировкой «кооператоров» были «условные юнионисты», советовавшие своим коллегам дать Линкольну возможность доказать свои умеренные взгляды. Только если республиканцы совершат некое «явное действие» против свобод Юга, южане могут прибегнуть к такому решительному шагу, как сецессия. Но, несмотря на то, что в рядах «условных юнионистов» находились такие влиятельные фигуры, как Александр Стивенс, ход событий отодвинул их на задний план. «Рассудительные и консервативные южане, — писал сенатор от Луизианы Джуда Бенджамин, считавший себя одним из них, — не в силах сопротивляться бурному потоку, смывающему все вокруг… Это революция… причем самого неистового толка… которую усилия отдельных людей могут остановить с тем же успехом, что и лейка садовника — пожар в прерии»[495].

Другие южане для описания этих событий использовали схожие метафоры: «Это настоящий всплеск воинственности… Люди сошли с ума… Остановить их сейчас — это все равно что пытаться обуздать торнадо»[496]. Сецессия недвусмысленно показала, как можно вскрыть нарыв, зревший долгие годы. Это был настоящий катарсис для подспудных страхов и ненависти. А еще это было радостным событием, заставлявшим людей буквально танцевать на улицах. Эта свирепая радость была провозвестником ликующих толп на Елисейских полях, Унтер-ден-Линден и Пикадилли-Серкус столь же безоблачным августом 1914 года. Дело не в том, что эти размахивающие флагами и распевающие победные песни толпы в Чарлстоне, Саванне и Новом Орлеане хотели или ждали войны, наоборот, они были убеждены, что «янки струсят и не осмелятся воевать», или же говорили, что они уже струсили, дабы уверить своих более робких сограждан, что бояться нечего. «Что до гражданской войны, — с оптимизмом замечала атлантская газета в январе 1861 года, — то мы здесь, в Атланте, ее не боимся». Один редактор из сельской местности полагал, что женщин и детей, вооруженных пугачами, заряженными «коннектикутскими мускатными орешками», хватит, чтобы разогнать янки, буде те появятся в Джорджии. Сенатор от Южной Каролины Джеймс Чеснат предлагал выпить всю кровь, которая прольется в результате сецессии. Той зимой на Юге вошло в поговорку выражение: «Вся пролитая кровь уместится в наперстке хозяйки»[497].

«Кооператоры» не были так уж уверены в этом. «Война, как мне кажется, практически неизбежна», — писал Александр Стивенс, который также предупреждал, что «революцию гораздо легче начать, чем взять под контроль, и люди, стоящие во главе ее, [часто] потом становятся ее жертвами»[498]. Но пророческие слова Стивенса унес ветер, а сам он также присоединился к революции после того, как из состава Союза вышел и его родной штат. Однако еще до этого «кооператоры» пользовались заметным влиянием в каждом штате, кроме Южной Каролины и Техаса. В пяти прочих штатах кандидаты, представлявшие тот или иной спектр «кооперативного» движения, получили по меньшей мере 40 % голосов. Многие из тех, кто имел право голоса, просто не пришли на избирательные участки: это позволяет предположить, что потенциальная база «кооператоров» была даже шире. В Алабаме и Джорджии 39 и 30 % делегатов соответственно голосовали против решения о сецессии, несмотря на огромное давление, оказываемое на них большинством.

Все это привело к тому, что многие северяне и даже некоторые историки преувеличивали влияние юнионизма на Нижнем Юге. Уже в июле 1861 года Линкольн выражал сомнения в том, что «большинство сегодняшних законных избирателей любого штата, за исключением, возможно, Южной Каролины, выступили за отделение». Сто лет спустя некоторые историки воспроизвели это убеждение, приписав его молчаливому большинству южных юнионистов. «Вряд ли можно сказать, что большинство белых южан безоговорочно выступало за разрушение Союза в 1861 году», — писал один из них. «Сецессия не была желанным событием даже для большинства населения Нижнего Юга, — делал вывод другой, — и сепаратисты преуспели не столько из-за внутренней привлекательности своей программы, сколько благодаря искусному использованию предчувствий катастрофы»[499].

Хотя предчувствие катастрофы действительно носилось в воздухе, вера в стойкое юнионистское большинство также основывалась на неправильном понимании сути южного юнионизма. Как после избрания Линкольна объяснял один юнионист из Миссисипи, он больше не является «юнионистом в том смысле, в каком это понимают на Севере». Его юнионизм зависит от соблюдения некоего условия, а Север нарушил это условие, избрав президентом Линкольна. «Кооператоры» Алабамы, проголосовав против сецессии, предупреждали своих оппонентов не истолковывать их поступок превратно. «Мы с презрением относимся к черным республиканцам, — заявляли они. — Штат Алабама не может и не будет подчиняться администрации Линкольна… Мы намерены сопротивляться… но наше сопротивление будет основано на… едином выступлении всех рабовладельческих штатов». А «кооператор» из Миссисипи обрисовывал это так: «Сотрудничество до сецессии было моим первым желанием. Эта попытка потерпела неудачу, и сейчас, я полагаю, лучше всего будет объединить усилия после сецессии»[500]. Таковой была позиция большинства делегатов, первоначально противостоявших немедленному отделению. Такое основание было слишком слабым, чтобы южный юнионизм вызывал доверие.

Было ли отделение штатов конституционным или революционным актом? В самой Конституции на этот вопрос ответа нет, но большинство сепаратистов были уверены в законности своих действий. Они настаивали на том, что суверенитет штатов выше, чем суверенитет всей страны. При ратификации Конституции штаты передали государству ряд суверенных функций, но оставили за собой основополагающие атрибуты. Приняв Конституцию на конвенте, каждый штат тем же путем мог вновь вернуть себе всю полноту суверенитета. Такая теория представляла некоторые проблемы для штатов (пяти из семи), вошедших в состав Союза после 1789 года, но и они, несмотря на то, что были скорее порождениями, а не создателями Союза, могли утверждать приоритет суверенитета штатов, так как все они уже имели конституцию штата (или, в случае Техаса, государственную конституцию) перед официальным обращением в Конгресс о принятии их в состав Союза.

Те южане (в основном «условные» юнионисты), в чьих головах эта теория не укладывалась, могли апеллировать к праву на революцию. Сенатор от Джорджии Альфред Айверсон признавал, что если штат и не имеет конституционного права на отделение, то «он имеет право на революцию… Выход штата из состава