собирался прибегать к «принуждению». Но даже если бы он был за эту меру, ресурсов для ее реализации явно недоставало. Большая часть крошечной 16-тысячной армии была рассредоточена на двух с лишним тысячах миль фронтира, а большинство военных судов патрулировали в далеких водах или стояли на ремонте. Наиболее боеспособной единицей вооруженных сил зимой 1860–1861 года как раз и было ополчение отделившихся штатов. Более того, юнионисты из штатов Верхнего Юга, которым удалось удерживать «пламенных ораторов» в пределах их штатов, предупредили республиканцев, что любой признак насилия склонит чашу весов в сторону сецессионистов. Поэтому республиканцы на какое-то время замерли в нерешительности, а другие группировки продолжали искать пути к компромиссу.

Послание Бьюкенена Конгрессу оживило такие попытки. Первым делом он обвинил северян вообще и республиканцев в частности в «непрекращающемся нагнетании ажиотажа вокруг проблемы рабства», что ныне «возымело эффект», спровоцировав сецессию. Именно из-за республиканцев, продолжил президент, «многие матери семейств на Юге ложатся спать в страхе по поводу того, что может случиться с ними и их детьми ночью». Бьюкенен фактически призвал Республиканскую партию к самороспуску: он потребовал от северян прекратить критику рабовладения, отменить «неконституционные и предосудительные» законы о личной свободе, подчиниться закону о беглых рабах и выработать совместно с южанами поправку к конституции, защищавшую рабство на всех территориях. Пока янки не отнесутся положительно к этим рекомендациям, «революционное сопротивление Юга правительству будет считаться оправданным». Бьюкенен также советовал северянам в качестве еще одного акта доброй воли оказать поддержку давно вынашиваемому администрацией плану приобретения Кубы — принятие в состав Союза крупного рабовладельческого штата могло бы успокоить южан[531].

Реакцию республиканцев на все эти «рекомендации» было легко предугадать. Вот только те высказывания, что можно было опубликовать в печати: «Старый ханжа и фарисей… поднявшийся на защиту фанатичной рабовладельческой власти… Убогий бред… трусливого подхалима „хлопковых королей“… Вопиющее искажение фактов… Бесстыдный лжец». После того как избиратели только что отвергли программу Брекинриджа 4 миллионами голосов против 670 тысяч на президентских выборах, Бьюкенен «предлагает безоговорочную капитуляцию… шести седьмых населения перед одной седьмой… путем принятия платформы Брекинриджа как части Конституции!»[532]

Хотя немногие из проектов компромисса, представленных в Конгрессе, шли так же далеко, как послание Бьюкенена, все они содержали один и тот же пункт: республиканцы должны пойти на все возможные уступки. Но республиканцы отказывались идти на поводу «у шантажистов». В самом деле, опасность того, что коалиция демократов и конституционных юнионистов может «протащить позорную капитуляцию» и назвать это компромиссом, заставила многих республиканцев думать, что уж лучше отпустить «хлопковые штаты» с богом. Аболиционисты из числа сторонников Гаррисона, долгое время считавшие Союз «сделкой с дьяволом», были рады тому, что рабовладельцы нарушили ее условия. Даже и прочие соглашались, используя слова Фредерика Дугласа, что, «если Союз можно поддержать только с помощью новых уступок рабовладельцам [и] новыми потоками негритянской крови, то… пусть такой Союз погибнет». Некоторые радикальные республиканцы первоначально заняли такую же позицию. Если Южная Каролина хочет отделиться, писала Chicago Tribune в октябре 1860 года, «отпустите ее, и подобно ветви, отрубленной от здорового ствола, она потеряет соки и сгниет там, где останется лежать». New York Tribune Хораса Грили с жаром отстаивала такой подход. «Если „хлопковые штаты“ считают, что заживут лучшей жизнью вне рамок Союза, мы настаиваем на том, чтобы отпустить их, — писал Грили в своей знаменитой редакторской колонке три дня спустя после избрания Линкольна. — Я надеюсь никогда не жить в республике, одна часть населения которой приколота к земле штыками»[533].

Отчасти такая точка зрения была вызвана искренним стремлением избежать войны, но, вполне возможно, более существенными были другие мотивы, ибо все эти республиканцы впоследствии одобрили войну как средство сохранения Союза. Редакторские колонки Грили с его пафосом толерантности были обоюдоострым оружием, нацеленным одним концом на Север, а другим — на Юг. Подобно большинству республиканцев, Грили поначалу полагал, что южные штаты в действительности не желают отделяться: «Они просто вынуждают Север идти на уступки». Даже после выхода Южной Каролины Грили писал Линкольну: «Я не опасаюсь ничего… кроме очередного позорного отступления свободных штатов… Очередной отвратительный компромисс, по которому уступается все, а не гарантируется ничего, покроет нас таким позором и унижением, что мы никогда более не сможем жить с гордо поднятой головой»[534]. Таким образом, рекомендация северянам со спокойной душой отпустить южан обернулась средством избежать компромиссов. По отношению к Югу Грили ожидал, что его риторика подействует на сепаратистов так же, как слова родителей, отвечающих на бесконечные угрозы своего беспокойного сына сбежать из дома: «Вот дверь — ступай!» Избегая разговоров о применении насилия, можно было несколько утихомирить страсти и дать юнионистам передышку, чтобы они могли расшевелить мифическое «молчаливое большинство» к югу от Потомака[535].

Миролюбивые настроения, впрочем, исчезли после того, как стало ясно, что ни один из вариантов компромисса принят не будет. Обе палаты учредили специальные комитеты для того, чтобы детально изучить все предложения о компромиссе, поступавшие в Конгресс. Сенатский «комитет тринадцати» включал в себя таких влиятельных политиков, как Уильям Сьюард, Бенджамин Уэйд, Стивен Дуглас, Роберт Тумбс, Джефферсон Дэвис и Джон Криттенден.

Именно последний набросал план, который предполагал ряд поправок к Конституции. В своем окончательном виде данные поправки гарантировали бы невмешательство федерального правительства в дела рабовладельческих штатов; запрещали рабство к северу от 36°30′ с. ш. и защищали его неприкосновенность южнее этой линии на всех территориях, «имеющихся сейчас или приобретенных впоследствии»[536]; запрещали Конгрессу упразднять рабство на каких-либо федеральных владениях, расположенных на территории рабовладельческих штатов (форты, арсеналы, военно-морские базы и т. д.); запрещали Конгрессу упразднять рабство в округе Колумбия без согласия на то его жителей и до тех пор, пока его не упразднят в Виргинии и Мэриленде; отказывали Конгрессу в полномочиях препятствовать работорговле между штатами и предоставляли компенсацию рабовладельцам, пострадавшим от побега рабов в северные штаты. Эти поправки должны были носить постоянный характер и не могли быть отменены в будущем[537].

Несмотря на односторонний характер такого «компромисса», некоторые республиканские бизнесмены, опасавшиеся того, что вызванная сецессией паника на Уолл-стрит выльется в очередную депрессию, убеждали лидеров партии пойти на него. Терлоу Уид (а значит, в какой-то мере и Сьюард) еще в декабре косвенно выражал готовность к компромиссу. Но в этот момент из Спрингфилда прозвучал призыв держаться стойко. «Не рассматривайте ни один вариант компромисса, где речь идет о расширении рабства, — писал Линкольн наиболее влиятельным сенаторам и конгрессменам. — Решительная схватка приближается, и лучше, если она начнется сегодня, чем завтра». Компромисс Криттендена, указывал Линкольн Уйду