не только это. Я уж не знаю, насколько ты тогда был в себе, но ты обещал быть со мной всегда! — припоминаю я отчаянную клятву, прозвучавшую в Капитолии на грани смерти. — Мне плевать, если ты не помнишь, потому что я помню прекрасно. Пусть это сложно порой, но мы оба знали, на что идем, верно? Мы оба на это согласились.

Сжимаю губы, чувствуя, как снова печет в уголках глаз, и, возможно, Пит воспринимает эту паузу, как окончание моего монолога, так что прочищает горло, чтобы ответить.

— Китнисс, никто из нас не знал и не знает до конца, на что мы идем.

И злость накрывает меня новой волной.

— Чушь! Это просто бред! Зачем ты это говоришь? Чего ты хочешь добиться? — Пит хмурится и пожимает плечами, отводя взгляд в сторону, будто не желая спорить, пока я захлебываюсь в своих эмоциях. — Мы знали, мы всегда знали, что будет тяжело! У нас с тобой всё было сложно еще задолго до охмора. Но ты всегда боролся, Пит! С того самого дня, как мы стояли на площади перед Домом Правосудия и еще не знали, с чем нам предстоит столкнуться, ты боролся постоянно. За свои ценности и убеждения, за меня, за своих близких и… ты всегда боролся за то, что было между нами. Даже когда все было абсолютно безнадежно, ты не переставал бороться. Так что же изменилось теперь?

Пытаясь отдышаться, смотрю на Пита сверху вниз, а он лишь безэмоционально отвечает:

— Всё.

И я падаю еще ниже.

Одно слово. Всего одно. Но меня будто обдает ведром ледяной воды. Я открываю рот, чтобы задать сотню вопросов, потребовать объяснений, но на каждый из них он только что дал ответ. Больше нет тех ценностей и убеждений, все близкие мертвы, а наши отношения… Внезапно они начинают казаться мне сплошными иллюзиями, мелькающими на руинах былых чувств. Такой давний разговор, будто он был целую жизнь назад, красочно всплывает в памяти, как и его слова: «Я помню, как любил тебя». А что теперь?

А теперь изменилось всё.

Всякий поступок, каким бы сумасшедшим и самоотверженным он ни был, исходил от чистого сердца и трактовался не иначе, как акт чистой любви, ничего не требующей взамен. Он всегда боролся за любовь и во имя любви. Но если от нее ничего не осталось, то зачем бороться, да?

Киваю и выхожу из комнаты, закрыв за собой дверь. Чем бы ни было это «что-то» между нами: отголосками чувств из прошлой жизни или чем-то новым, только-только зарождающимся у него внутри, — этого мало, чтобы бороться так же отчаянно, как раньше. А без отчаянной борьбы в нашем случае точно не справиться.

Ноги несут меня в сторону собственного дома, но у самого порога я вспоминаю этот раздавленный взгляд в голубых глазах, кажущихся в тот момент серыми, трясущиеся руки и бессилие, прижимающее к земле, и понимаю, что никак не могу оставить его одного. Тем более, мне ведь дали официальное разрешение на ночевку, так что…

Успокаивая себя разрешениями будто бы из прошлой жизни (хотя сказаны они были всего пару часов назад), устраиваюсь на диване и позволяю мыслям в голове течь так, как им заблагорассудится. Через какое-то время в дом заглядывает Хеймитч и бросает на меня вопросительный взгляд, и я быстро и невпопад вру ему, что Пит спит наверху, так что будить его не стоит.

— Увидимся за завтраком? — бросает на прощание ментор, и я киваю, пытаясь понять, насколько убедительно только что звучала.

Еще через несколько минут со второго этажа слышится шорох, и на лестнице показывается удивленный Пит, еле перебирающий ногами.

— Думал, ты ушла.

— Могу уйти, если хочешь.

— Я не это имел в виду, — вздыхает он. — Просто… оставайся, конечно. Только не спи здесь, этот диван еще хуже твоего. Выбирай любую спальню. Та, что справа, — она больше, и окна там огромные, почти во всю стену. Но я бы на твоем месте выбрал левую, дальше по коридору, потому что так есть хоть небольшой шанс, что ты не будешь подрываться всю ночь из-за моих кошмаров.

Начинаю формировать в мыслях острый ответ, относительно его недавней немногословности после моей мольбы поговорить и при этом подробном описании всех достоинств каждого койко-места в доме, но вместо этого просто киваю, и Пит возвращается в свою комнату.

Выбираю спальню справа, не испытывая особых иллюзий относительно возможных помех для своего сна, потому что главной из них являюсь сама. Комната выглядит совершенно нежилой, будто здесь никто и никогда не задерживался дольше нескольких минут, что только успокаивает. Чем меньше призраков прошлого, тем лучше, потому что мне даже без них никак не спится.

Уловив несколько часов сна перед самым рассветом, возвращаюсь в свой дом, чтобы переодеться, принять душ и приготовить завтрак, но скорее для того, чтобы не пересекаться с Питом как можно дольше. Спектр эмоций при мыслях о вчерашнем вечере слишком велик, чтобы остановиться на какой-то одной, поэтому смесь раздражения, смущения, усталости и вселенской печали я скорее предпочитаю затолкать поглубже, чем снова анализировать.

Завтрак проходит в тишине, нарушаемой только редкими диалогами Хеймитча и Сэй и звоном столовых приборов. А день в пекарне дается еще сложнее, потому что на тот момент я раздражаюсь уже настолько, что агрессивно набрасываюсь на посыльного, предлагающего мне принять груз из Капитолия «вместо мужа». Хеймитч сам забирает злополучную коробку, извиняясь перед парнем и бросая на меня осуждающий взгляд. Игнорирую его и возвращаюсь к своей работе, слишком уж усердно полируя стеклянные полки, но успокаивая себя тем, что от этого точно никому не станет хуже.

Кроме меня, конечно же.

К вечеру я уже сама себя боюсь, потому что чувствую внутри такое напряжение, что вот-вот взорвусь и унесу за собой весь квартал, а избегающий всяческих контактов Пит только усугубляет ситуацию. Так что я выхожу подышать на улицу и бесцельно блуждаю мимо практически достроенных зданий, из которых совсем скоро будет состоять главная улица нового Дистрикта Двенадцать. Большинство недостроев уже обзавелись новыми владельцами, и рядом с нами остается всего один свободный дом, который, по словам Хеймитча, уже выкупила какая-то Капитолийская богачка и совсем скоро заявится сюда, видимо, тоже стремясь начать новую жизнь.

Мы ужинаем втроем, и Пит буквально клюет носом в тарелку, так что ментор отсылает его домой и еще целый час не дает мне остаться наедине со своей печалью, лениво листая каналы и стремясь прокомментировать каждую новость из всех уголков Панема. Закатываю глаза и цыкаю на