— Может быть, поделишься? — с мольбой в голосе спрашиваю я, но ментор отрицательно машет головой, прислонив палец к губам. — Ты от Пита прячешься? — спрашиваю я тише, и он кивает, подзывая меня подойти поближе, и закрывает дверь в кладовую.

— Твой жених сведет меня с ума, — заговорщически бормочет он, делая еще один глоток. — А я тут, вообще-то, даже не работаю!

Смеюсь так громко, что Хеймитч прикрывает мне рот ладонью, а потом выталкивает из своего укрытия и захлопывает дверь. Я все еще хихикаю, когда возвращаюсь в главный зал, и только в тот момент будто впервые смотрю на пекарню такой, какая она есть. И понимаю: «У нас получилось!». От ежедневной утомительной работы замыливается полноценное видение, но отчего-то именно сейчас я вижу — это то, ради чего мы трудились. И это потрясающе!

Своим осознанием решаю срочно поделиться с Питом, который усердно натирает столешницу позади витрин с разномастным печеньем, и он, наконец-то, хотя бы на мгновение отвлекается от беготни.

— Правда? — голос звучит неуверенно.

— Конечно.

— Как думаешь, отцу… — он ненадолго замолкает, но заканчивать мысль вовсе не нужно. Я твердо киваю.

— Он бы тобой гордился, Пит. Получилось прекрасно. Люди полюбят это место.

Возникшее молчание вовсе не вызывает никакой неловкости, как это иногда бывает. Мы оба молчим, чтобы подольше побыть в этом моменте. Спустя несколько десятков секунд Пит наклоняется через прилавок и целует меня, бросая напоследок тихое «спасибо», прежде чем унестись по очередному важному делу на кухню.

Как я и предполагала, первый день проходит отлично. Разумеется, Сэй еще за несколько недель раструбила всем и каждому об открытии пекарни, так что очередь выстраивается уже с самого утра. Немного выдохнуть удается лишь днем, пока люди занимаются своей работой, но к вечеру всюду снова воцаряется хаос, длящийся до самого закрытия. Домой мы возвращаемся еле живые, и я засыпаю в комнате Пита еще до того, как он успевает вернуться из душа.

Только под конец второй недели работы я наконец-то чувствую какое-то облегчение: пропадает суета, процессы потихоньку налаживаются, первичный ажиотаж спадает, хотя посетителей все еще очень много. Наша маленькая команда справляется на ура даже в день городского праздника в честь первого года без Жатвы, хоть и покидает рабочие места глубокой ночью. В какой-то момент я понимаю, что скучаю по Питу, хотя вижу его целыми днями. Ведь бывает и такое, что за время работы мы перебрасываемся только парой слов, а вечером вырубаемся, только коснувшись подушек.

Но сегодня день выдается относительно спокойным, а вечером у нас планируется совместный ужин с Хеймитчем и Сэй. Нам троим стоило огромных усилий уговорить Пита оставить пекарню на несколько часов без внимания, пусть и волноваться не о чем — каждый из нанятых сотрудников трудился честно и усердно, почти все освоили хотя бы азы пекарского дела, да и случись что, — от пекарни до Деревни не больше получаса медленным шагом. Скрепя сердце, Пит все же отрывается от работы, выдав каждому не менее тысячи инструкций перед уходом, но ужину не дано состояться — внучка Сэй подхватывает инфекцию, и Хеймитч быстро сливается под предлогом, что больше видеть не может наших лиц.

И только усевшись вдвоем перед телевизором на диване, я понимаю, насколько мне не хватает нашей ленивой размеренной жизни, позволявшей тратить столько времени друг на друга.

— Как же я устал, — шепчет Пит, будто читая мои мысли.

— Скоро станет проще.

— Надеюсь, — смеется он. — Мне уже даже снятся буханки хлеба, прямо как в детстве, когда мать заставляла все выходные проводить у печки!

— Буханки лучше переродков.

— Согласен, — он прижимает меня крепче, а я опускаю голову ему на плечо. — Тебе тоже меньше снятся кошмары?

Киваю в подтверждение.

— Совместный сон был лучшим решением. Или это из-за перманентной усталости?

— Хотелось бы думать, что первое.

Чувствую поцелуй у себя в волосах и улыбаюсь.

— Даже если нет, ты все равно от меня не избавишься.

Мягкие пальцы дотрагиваются до подбородка, подтягивая его наверх, и следом теплые губы накрывают мои. От поцелуя сразу же бегут мурашки, а усталость уступает место другим ощущениям.

По этому я скучала еще сильнее.

— Это отличная угроза, — шепчет Пит, но я его уже не слышу, затыкая новым поцелуем.

Всего несколько секунд требуется на то, чтобы забыть о том, что еще полчаса назад я мечтала, как усну пораньше и хорошенько отдохну. Теперь я мечтаю лишь об одном — продвинуться хоть немного дальше уже начатого. Чтобы ясно выразить свои намерения, забираюсь Питу на коленки, обхватив его ногами с двух сторон и углубляю поцелуй, а потом прикусываю нижнюю губу. Намек оказывается вполне очевидным, так что его руки быстро пробираются под мою футболку, сжимаясь на талии. Изначально это кажется отличным знаком, но совсем скоро эти же руки не дают прижаться ближе, а потом вовсе отталкивают на неприлично большое расстояние.

Вопросительно поднимаю бровь, получая еще один, последний, целомудренный поцелуй в кончик носа.

— Почему?

Вопрос звучит странно, но в текущих обстоятельствах меня хватает только на это.

— Китнисс, у меня нет сил даже встать с дивана. Контролировать свои мысли я точно не смогу.

Хочу начать спорить, но сразу же понимаю, насколько это будет бесполезно, так что не без разочарования принимаю поражение и уползаю обратно на свое место у него под боком. Этой же ночью мне в голову приходит мысль: если Пит не поймет, как контролировать себя в такие моменты, мне предстоит еще сотня подобных обломов.

Решение проблемы приходит на следующий день в процессе нарезания пирога на идеальные восемь частей (как научил, а, точнее, приказал Пит), и я отпрашиваюсь уйти пораньше, чтобы приступить к реализации плана.

Когда Пит возвращается домой, то сразу же замечает необычный для нашей кухни набор на столе и удивленно щурится, ожидая объяснений.

— Я подумала, что тебе нужно больше практики с самоконтролем, а поскольку тренироваться на мне… Ну, не то что бы я была против, но вдруг что-то пойдет не так, и…

— Китнисс, я понимаю, о чем ты говоришь.

— Да, хорошо. Поэтому я решила, что ты мог бы тренироваться во время рисования. Помнишь, ты сам сказал, что сосредоточиться сложнее всего во время рисования, так что… Что ты думаешь?

— Думаю, что хуже точно не будет, — как-то слишком равнодушно говорит он, пожимая плечами и рассматривая предметы на столе: книгу растений, стопку пустых листов, цветные карандаши, несколько старых кистей, баночки краски — все, что мне удалось найти у себя и у него дома.