1

А письма от Жека в тот вечер снова не было. Словкины радости приугасли.

— Мама, я позвоню в Калининград?

— Ну, позвони, позвони… Уехал твой Жек с родителями куда-нибудь на дачу, а там связи нет, вот и вся причина, что не объявляется. А ты изводишься.

— Ага, "уехал"! И не сообщил…

— Да, может быть, письмо не прошло по сети. Бывает такое…

Словко и сам знал, что бывает. Но на душе скребло.

Телефон в Калининграде опять не ответил. Длинные гудки — вот и все (так бы и шарахнул трубку об пол, хотя она ни при чем)…

Отца еще не было дома, компьютер свободен, и Словко сел писать Жеку очередное письмо.

"Я уже кучу писем тебе написал, а ты молчишь… А у нас сегодня был такой ветер. Иногда настоящий шторм. И столько всего…"

Словко начал излагать сегодняшние события.

Раньше он писал довольно коротко, а сейчас будто открылись шлюзы. Рассказал про плавание, про Олега Петровича, про подполковника Смолянцева — по порядку, все, как было… И каким отчаянным молодцом оказался Рыжик… "Я тебе уже как-то писал про него, это мой новый матрос…"

Раньше он упоминал о Рыжике "как-то так", между делом, а сейчас — пошло-поехало: и про колесо, и про маленькое колесико-талисман (потерянное и нашедшееся), и про то, как Рыжик нарушил устав и не ушел с "Зюйда"… И даже про молитву Рыжика, которую он выговаривал на барабане в тот день, когда прощались с Тёмой Ромейкиным… И, вернувшись опять к тому горькому дню, Словко признался Жеку, что больше не будет заниматься дурацким делом — рифмованием строчек. И что теперь есть у него одна заветная мысль (хотя порой страшно делается) — заняться изучением ("математическими анализами!") всяких тайн и энергий, которое рождает загадочное хронополе…

И дальше его несло и несло. Вплоть до того, что попытался пересказать (коротко, конечно) повесть про Дракуэль, которую вместо заданного сценария сочинил Игорь. И как хорошо слушать эту историю в таинственных ночных сумерках или под шум грозы, или в заросшем закутке у колеса с горящими фонариками…

Только про нелады и раскол в отряде Словко писать не стал. Не хотелось огорчать Жека (да и себя тоже). Зато… зато Словко признался, что, несмотря на разные невзгоды ("и даже на то, что ты ни фига не пишешь") жить бывает иногда очень славно. "Будто такой светлый зайчик пробегает…" И дошла его откровенность до того, что он объяснил: часто зайчик этот мелькает, когда по-особенному, быстро и чуть хитровато (не как на других) взглянет на него Ксюшка Нессонова…

Отец давно вернулся с работы, несколько раз поглядывал в дверь и деликатно кашлял.

— Ну, подожди немного… — двигал плечами Словко. И стучал, стучал клавишами…

Наконец кончил. Глянул, охнул — сколько получилось! Перечитал и охнул снова. Ясно стало, что не пошлет он Жеку это письмо. Конечно, не было у них друг от друга тайн, однако и таких вот длинных излияний, с полной распашкой самого себя, не было тоже. И Словко понял: писал он не столько Жеку, сколько себе. А теперь… "Конечно же, теперь вот это…" — Словко нацелился пальцем в кнопку "очистить". И… вдруг зажмурился и даванул кнопку "отправить".

И сразу стало легко и просто. Потому что письмо не ухватишь за хвост. И Жек, если прочитает его… ох, да только бы получил! И ответил бы!

А потом вдруг пришло простое понимание: мама, конечно, права! Ведь, если штормом оборвало телефонные провода, то интернет недоступен тоже! У Жека там не кабель, а модем! Поэтому и не смог ни написать, ни звонить перед тем как (опять же права мама!) уехать вместе с отцом и матерью куда-нибудь на побережье…

От такого объяснения стало спокойнее на душе.

И даже на следующий день, когда письмо снова не пришло и телефон не ответил, Словко уже не очень расстроился. Тем более, что хватило забот перед отправкой в "мини-лагерь".

Решили поставить лагерь не в устье Орловки (там ожидался какой-то сельский праздник), а правее этого места, на Сосновом мысу. Конечно, место не самое удобное. Туда часто наведываются всякие компании отдыхающих, выбрано в округе все топливо для костров, мало травы и много сухой скользкой хвои, почти нет подлеска, а сосны — с голыми прямыми стволами. Но… если до выходных успеешь "застолбить" место, другие компании уже не сунутся. И хватает здесь простора, чтобы погонять мячик. А дно у берега твердое и песчаное. Вокруг множество гранитных валунов, которые делают пейзаж похожим на Карелию, и на которых можно замечательно бездельничать, растянувшись на солнышке.

Пошли на мыс на двух кечах и "Оливере Твисте". Форпики и ахтерпики "Зюйда" и "Норда" были загружены походным имуществом. Особенно много места заняли полтора десятка спальников. Ну, ничего, все влезло. Правда, к Словко, на "Оливер", пришлось погрузить тюк с парусиной для навесов…

Словко вместо уехавшего Матвея пустил в экипаж Владика Казанцева — тот, как и предсказывал Сережка Гольденбаум, в Скальную Гряду ехать отказался. А еще в экипаже "Оливера", были, конечно, Сережка и Рыжик.

На кечах разместились по шесть человек. На "Зюйде" Кирилл Инаков, Нессоновы, Полинка, Мультик и Корнеич ("Я буду очень послушным пассажиром"). На "Норде" — Равиль Сегаев, Леша Янов, Мишка Булгаков, Кинтель… А еще Роман Вострецов (на правах ветерана) и Васятка Ростовцев, Орешек, на правах… неизвестно кого — то ли гостя, то ли кандидата. Впрочем, Орешка не волновал вопрос о своем положении. Он был просто рад. Тихой такой, но полной радостью. Он был неотрывно при Ромке — не назойливо, но прочно.

Ромка не церемонился с Орешком. "Ну-ка заправь рубашку, у нас разгильдяями башмаки чистят!.. Не наматывай шкот, лапы оборву!.. Где ты ухитрился вляпаться в глину?" Васятка торопливо приводил в порядок джинсовый летний костюмчик с пряжками на лямках (в нем семь лет назад гулял Ромочка Вострецов). Освобождал от петли на ладони стаксель-шкот, который дали подержать на пять минут. Старательно оттирал от колючих коленок глинистые пятна ("вляпался", когда таскал имущества из ангара в яхты). И молчаливо млел от счастья. От того, что есть большой, всесильный и справедливый Рома, который никогда не станет чистить им башмаки, не станет отрывать ему лапы, а всегда будет заступаться, учить множеству интересных дел, а по вечерам грозно рычать "ну-ка брысь под одеяло, личинка сушеная!" и потом долго не уходить от его постели, рассказывать про флотилию "Эспада", адмирала Нахимова, громадные летучие дирижабли и про то, как они с Катюхой ("ну, знакомая одна") лазали по развалинам старинного дома и нашли там в мусоре фарфоровую бабу-ягу, которая раньше, конечно же, была настоящей и жила в том самом доме, а у дома в ту пору были куриные конечности. ("Да не бойся, она же теперь не настоящая…" — "Я и не боюсь. А можно ее просмотреть?" — "Можно. Потом. Она у Катюхи на подоконнике…" — "А у меня… у нас с Тёмой… стихи были про бабу-ягу… "Ночью бабушка Яга облетала берега. На одном избушка, на другом Ванюшка. Заблудился он в лесу. Ладно, я тебя спасу. Да не бойся, я не съем, я беззубая совсем…" — "Хорошие… А почему ты говоришь были ? Они и сейчас есть…" — «Тёмы-то нет». — «Но его же не совсем нет, раз есть стихи. И ты…» — «Рома, а он… совсем ничего не чувствует или… может, смотрит с неба и слушает?.. Он так про маму говорил. Про мою…» — «Ну и правильно говорил…» — «Рома, а та баба-яга, она с метлой?» — «В ступе. Метла тоже была, но откололась, только черенок в руках…» — «Рома, а кто выше летает, баба-яга или дирижабль?» — « Ох ты голова! Конечно дирижабль! У бабы-яги ведь нет кислородной маски для высоты…»