Кроме стихотворного таланта у Васятки обнаружился еще один: он ловко и стремительно чистил картошку. Сам вызвался быть в кухонном наряде, когда готовили обед и оборудовали лагерь. Желтые картофелины, будто голые пузатые лилипутики, выпрыгивали из его пальцев и булькались в ведро с удивительной частотой…

Остальной народ тоже был занят делами. Натягивали между сосен тенты из старых шлюпочных парусов, на костровой площадке втыкали рогатины, выгружали с яхт спальники и посуду… Несколько человек пошли сбивать со стволов нижние сухие сучья — для костра. Но сучьев было мало, их давно уже пообломали туристы. Надо было искать места с топливом подальше.

Словко миновал высокие прямые сосны, продрался сквозь шиповник, пересек поляну с ромашками и львиным зевом и среди корявого мелколесья наткнулся на целый клад: груду хвороста! (Сразу вспомнился завал валежника на тридцать втором километре.) Словко набрал громадную охапку трескучих веток и двинулся назад, чтобы командировать сюда свой экипаж. И услышал:

— Словко, постой…

Это появилась на поляне Ксеня (похожая на мальчишку, в шортах и завязанной по-пиратски оранжевой косынке на короткой стрижке). Она подошла.

— Закрой глаза, открой рот…

Словко послушался. Всяких шуточек, вроде засунутого в пасть одуванчика, можно было не опасаться: Ксюшка же… Она толкнула ему в рот горсть удивительно пахучей земляники.

— А… мня… — зажевал, зачмокал Словко. — Спасибо… А других тоже угостила?

— Другие сами наберут, а у тебя руки заняты… Где столько дров набрал?

Словко дернул назад головой. Ксеня сильно обрадовалась:

— Пойду, тоже ухвачу!

Словко, развернувшись всем корпусом, смотрел ей вслед. Она быстро обернулась, зачем-то погрозила пальцем и зашагала дольше, раздвигая исцарапанными ногами высокие ромашки. У Словко затеплели щеки. Он уткнулся ими в хворост и заспешил к лагерю…

2

После долгого ("до полного посинения"!) купания, согревания на горячих от солнца валунах, обеда и мытья посуды устроили официальное открытие лагеря, подняли флаг. Привычный оранжевый флаг с корабликом и косо летящей чайкой "умыкнула" коварная Аида. Поэтому прицепили к фалу, перекинутому через сук на тонкой сосне, "флаг отхода" — синий с белым прямоугольником. Тот, который служил обычно сигналом для начала гонок. Тоже уважаемый и заслуженный флаг, годится. Ваня Лавочкин ("Мультик", художник!) красным пастельным карандашом вывел на белой материи букву Е — "Espada". Надели форменные рубашки, береты и галстуки, встали шеренгой. Полинка пошла к мачте: по традиции поднимать и опускать флаг поручалось младшему члену флотилии (только не кандидату, конечно).

И все было как всегда: "Флотилия, внимание! На флаг…" Только дружного марша восьми барабанщиков не было (что поделаешь!). Но один барабан все же был. Его прихватил из дома Корнеич — так сказать, личное имущество семейства Вострецовых. Полтора десятка лет назад барабан этот — высокий, с голубым якорем на черном боку, был подарен новорожденному Ромке Вострецову. А пока Ромка был малышом и до "отрядно-призывного" возраста не дотянул, на этом барабане очень любил играть Костик Малютин. Сядет рядом на полу и выстукивает что-то одному ему понятное… Это было в те времена, когда отряд назывался "Тремолино", собирался на квартире у Корнеича и сохранил в себе всего лишь столько ребят, сколько сейчас собралось на мысу…

Теперь барабан взял Игорь. И, пусть не такой громкий, как обычно, а все-таки "флаговый марш" зазвучал. И привычно вскинулись над беретами ладони. И Ромка взял левой рукой запястье растерявшегося Орешка и поднял его руку над растрепанной Васяткиной головой: привыкай, личинка…

Потом продолжали возиться с устройством лагеря, а через два часа начался турнир "имени самого знаменитого среди великих стрелков всех времен и народов благородного разбойника Робин Гуда". Кинтель ухитрился смастерить из длинных черемуховых веток два вполне пригодных для состязаний лука. Со стрелами было просто: с недалеко болотца принесли охапку сухого тростника, на концы стеблей намотали муфточки из тонкой алюминиевой проволоки. Оперения делать не стали, сойдет и так (да и где их возьмешь, перья-то; не чаек же ловить!) Легонькие стрелы летали далеко, хотя порой и рыскали в воздухе.

Мультик намалевал на картонках мишени — страшные пиратские рожи с красными носами. Попадание в нос — десять очков, попадание просто в рожу — пять, а если в рожу не попал, но картон все же зацепил — два очка.

Первой (и кто мог ожидать!) оказалась Полинка Верховская. На втором месте — Лешка Янов, на третьем Равиль. Орешек и здесь проявил способности: неожиданно занял четвертое место. Все за него радовались! В "Эспаде" по давним правилам на всех соревнованиях присуждали не три, а четыре призовых места, и Орешек получил диплом — яркий, отпечатанный на цветном принтере, с гербом "Эспады". И приз — маленький значок с эмблемой зодиака "Стрелец". Значок прицепил к лямке под пряжкой, а диплом долго носил перед собой, как зеркало, и боялся на него дышать.

Рыжику не повезло: оказался на восьмом месте. И, похоже, что заметно огорчился. Словко утешил:

— Не унывай. Я на девятом, и то не горюю…

— Я тоже, — соврал Рыжик.

В общем-то никто не принимал эти состязания всерьез. Потому что многое здесь зависело не от меткости, а от случайностей. Стрелы без перьев часто летели непредсказуемо и вместо мишеней клевали сосны. Зато все веселились от души.

Кинтеля, который, конечно, в турнире не участвовал, наградили за "гениальную организацию соревнований" и подарили им же сделанный лук.

— Повешу на стену. Рядом с трубой, — пообещал Кинтель.

Про трубу Кинтеля знали все. В начале девяностых он был горнистом "Эспады" — чуть ли не единственным в истории отряда. Он умел играть лишь один сигнал — похожий на вступление к "Итальянскому каприччио" Чайковского, но играл его хорошо и был весьма уважаем за это. Но потом Кинтель вырос, а на горн упал со стремянки семилетний Ромка. Он сплющился (горн а не Ромка, ему-то хоть бы хны). Играть на таком инструменте было уже невозможно. Кинтель кое-как выправил трубу и "на вечное хранение" повесил ее в своей комнате, в квартире деда Толича и тети Вари. Рядом со снимком, где он, тринадцатилетний, вместе с другом Салазкиным — оба в парадной форме, Кинтель с трубой, а Салазкин с бронзовым мальчиком на ладони…

Кстати, сегодня Словко не раз донимал Кинтеля вопросом: где Салазкин, почему не приехал. Кинтель отвечал неопределенно, почти загадочно: "Все в свое время…" Причем "время" звучало значительно, почти что с большой буквы.

Наконец загадка разрешилась. Среди сосен появились Салазкин и Сергей Владимирович Каховский. Как потом выяснилось, их подбросил в эти места на своей машине знакомый Сергея Владимировича — в километре от мыса проходила проселочная дорога. Они были с рюкзаком и длинным клеенчатым чехлом. "Новичков" встретили приветственным воплем. Оба, как положено, салютнули флагу, но Каховский тут же сказал: