автобусная остановка. Звонцова зашла под навес, но через некоторое время опять вышла на шоссе — из-за бугра показался желтый автобус. Мотоцикл подкатил к навесу как раз в ту минуту, когда автобусные двери распахнулись и Марина устремилась к машине. Чугункова успела схватить ее за руку, потянула к себе. Девушка ойкнула, попятилась назад.

— Поедете иль нет? — крикнул в нетерпении водитель.

— Счастливого тебе пути! — махнула рукой Татьяна Ильинична, а Марину гневно спросила: — Ты что это, дева, с ума спятила?

Та неловко молчала. Усатый бригадир, уже разобравшийся в ситуации, снасмешничал:

— Так вон кто — завклубом! А я думал — кого догоняем? Вслед за Жуковым, что ли?..

Эти слова больно укололи Марину, она покраснела.

— Ладно уж! — сказала ей Татьяна Ильинична. — Прицепляйся на заднем сиденье, а чемодан давай-ка в коляску ко мне.

Дорогой она ничего не сказала девушке, лишь держала ее руку в своей.

Во дворе тетки Лопатихи, как только мотоцикл увез усатого бригадира, Чугункова, не ожидая приглашения Марины, поднялась на крыльцо.

— Ну-ну, показывай, как живешь, красавица! Давно собиралась к тебе заглянуть, да все дела, шут их возьми…

Она сказала это так, будто девушка и не пыталась бежать из Гремякина, просто была где-то в отъезде, теперь вернулась и пригласила ее к себе в гости.

Марина пропустила ее в свою комнату, поставила чемодан у входа. Чугункова сразу потребовала:

— Ну-ка, рассказывай! Давай обсудим по порядку. Что у тебя — горе какое? Нелады с кем-то? Обидел кто? Выкладывай все!

Почти насильно она усадила девушку на кровать, а сама опустилась на стул у окна, развязала на голове платок, как бы давая понять, что не уйдет, пока всего не узнает. В окно заглядывало солнце сквозь ветви яблонь; зайчик прыгал по лицу Марины, она чувствовала это, но не отстранялась. Она рассказала о ночном безобразии в клубе, о пропаже баяна и скамеек, о недавнем столкновении с председателем колхоза и беспощадных строгостях бухгалтера. Ничего хорошего у нее не получилось, так как столкнулась с глухой стеной, все отмахиваются от нее, и лучше ей подобру-поздорову уехать. Чем дольше она говорила, тем почему-то досадней становилось на себя, слезы вдруг повисли на ресницах. Татьяна Ильинична не утешала ее, сидела и ждала, когда девушка выговорится и успокоится, и, едва та вытерла слезы, тихо сказала:

— Что плачешь, милая, — это хорошо, это тебя совесть донимает. Совестливая ты очень и честная. Это не беда, не беда… Куда ж ты со своим чемоданом хотела податься?

Марина пожала плечами. Что она могла ответить? Она рассчитывала уехать из Гремякина пораньше, первым автобусом, чтобы никто не знал и не видел. Уехать — и все. Ключи от кинобудки и клуба — вон они, так и лежат: хозяйка обнаружила бы и передала в контору. А за пропажу баяна и скамеек пусть бы с нее вычли, как и говорил бухгалтер, — она ведь и копейки за полтора месяца от колхоза не получила. Кто мог ее удержать в деревне, раз пришло в голову такое решение…

Внезапно за окном захлопал крыльями и загорланил петух. Татьяна Ильинична негромко засмеялась, потом кивнула Марине:

— Пришел, видно, напомнить: «Чего бездельничаете? Пора за работу приниматься!»

— Ведь обидно! — сказала Марина, как бы размышляя вслух. — Старалась, старалась, а результат — тьфу, сдунуть можно. Да еще и виновата я оказалась…

Петух опять закричал еще громче и требовательней. Татьяна Ильинична, раскрыв окно, пугнула его платком.

— Чего ты тут наговорила! — укоризненно покачала она головой. — И глухая стена, и стычки с колхозным руководством, и горькая обида… Глупости это. Напугали тебя малость, вот ты и испугалась. Не посоветовалась, ни к кому как следует не обратилась. В бега бросилась… В лесу живешь, что ли? Решила расстаться с Гремякином? Что ж, сначала бы подыскала работу на новом месте, в район бы к своему киноначальству съездила. А то на тебе — сразу за чемодан схватилась. Уехала бы сгоряча, ну а потом-то что? Остыла бы, образумилась, может, пожалела бы… Ладно уж, погорячилась, и хватит! По поводу тебя побеседую с Говоруном. А ты сейчас вот чего: разгружай-ка свой чемодан, вешай опять в шкаф платья, кофточки, плащ. И считай, милая, что ничего не было. Хозяйка, видать, еще не узнала о твоем бегстве? Свидетели, выходит, я да Огнищев. Ну, бригадира строго предупрежу, чтоб не болтал. Понятно, милая?

— Понятно, — отозвалась Марина, но с места не сдвинулась.

Тогда Татьяна Ильинична сама принялась вытаскивать из чемодана вещи и передавать их девушке. Та молча вешала их на деревянные плечики. То, что она надумала сегодня и чуть не совершила по легкомыслию, казалось ей теперь нелепым, постыдным. Девичья блажь, за которую ее следует отшлепать, как ребенка…

Потом они вместе расставляли книги на этажерке, застилали стол скатертью, наводили в комнатке порядок. И когда со всем этим было покончено, солнце уже заглядывало прямо в окно, от него нельзя было спрятаться даже в углу. Татьяна Ильинична, улыбающаяся, с подрагивающими морщинами у глаз, произнесла успокоительно и ласково:

— Вот и лады, лады! В такой-то комнатке не заспишься, солнышко вовремя поднимет на ноги.

— Так меня ж по утрам зайчики и будят, а сегодня вот вскочила на зорьке, — призналась Марина и хотела было добавить, почему так рано поднялась, но сдержалась.

— Ладно, выбрось из головы, не думай про сегодняшнее-то.

— Хорошо, не буду.

— Теперь что ж, теперь можно тебе сказать: с добрым утром, Марина!

— Спасибо, Татьяна Ильинична. И вас тоже.

— А чего ж хозяйки твоей не видно?

— Не знаю.

Марина переоделась в другое платье, принялась причесываться перед зеркалом. А Татьяна Ильинична вышла на веранду, постучалась в дверь к Лопатихе — там не отозвались. Она стала прощаться, но тут появилась сама хозяйка, в старых галошах, в обмокшей юбке, с ведром и веником в руках.

— А-а, гостья дорогая у нас! — обрадовалась Лопатиха и тотчас же объявила, что будут сейчас втроем завтракать.

Татьяна Ильинична согласилась. Они уселись на веранде, при открытых дверях и окнах, за которыми вовсю буйствовало погожее, яркое утро. Лопатиха в этот раз была веселая, бодрая, подвижная, даже дышала не так шумно, как обычно.

— Я ведь сейчас баньку готовила, — сказала она, улыбаясь. — Сын мой, Сергей Сергеевич, приезжает на днях. А он любит попариться в баньке. Остынет, отдохнет, кваску в охотку попьет. Письмо от него получила…

— Может, насовсем возвращается? — спросила Татьяна Ильинична, радуясь вместе с хозяйкой.

— Ох, кабы так-то!

Сама Лопатиха мало ела, все потчевала яичницей и пирогами гостью и Марину, и так ей хотелось угодить им, что не на шутку огорчилась, когда они отказались от добавки.