class="p1">Сперва бабушка внимания на него не обращала: кот и кот. Вероятно, соседский чей-то. Он уходил куда-то, но неизменно возвращался. Потом дрогнуло её сердце, вынесла еды: дождался, пока все отойдут на безопасное расстояние, и всё сожрал. Потом ещё и ещё раз.

Освоился, так во дворе и жил, где-то за домом.

Однако, коты – животные хитрые, это кто угодно подтвердит. Если собаки звери общественные, все из чувства на морде написаны крупным шрифтом, то мурлыки самоуглублены и хитрожопы. Место лёжки методично перемещалось: от времянки к углу дома, оттуда всё ближе к крыльцу. Миску бабушка, вздыхая, время от времени переносила на новое место.

Наконец настал день торжественного входа Красной Армии в отвоёванный город. В смысле, через веранду на кухню. Освоился. Стал своим.

– Надо бы, Тошка, имя ему придумать, раз уж теперь наш котей, – однажды (вскоре взятия дома усатой силой противника) сказала бабушка.

Резонно. Но обычные шарики-бобики и прочие васьки к выражению лица матёрого охотника не подходили. Здесь требовалось что-то солидное, надо бы даже сказать, с отчеством. Жаль, имя родителя известно не было, а паспортизация ещё не шагнула в те времена далеко.

На помощь… Ха! Да, сейчас бы пришёл интернет, а тогда было сплошное телевидение. Чёрно-белый «Рекорд» с переключением программ плоскогубцами – это не шутка: сделанный из дерьмового пластика переключатель обычно быстро ломался, а крутить металлический штырь голыми руками… Так себе развлечение. Вот именно телевизор тогда и помог: было время расцвета сериалов. Рабыня из аула плавно перетекала в санта-барбару мексиканского разлива и обратно, богатые плакали, бедные впадали в кому и выходили из неё уже братьями-близнецами, если не повезло стать сёстрами.

– Предлагаю назвать его Хуан-Мануэль, – предложил Мякиш.

А что? И звучно, и – как минимум – нестандартно. На том и сошлись.

Бабушка была человеком простым, хотя и образованным. Не коснулись её в полной мере падение морали и нравственности, оставили девственность мозга в некоторых вопросах, не чета она подставной Десиме Павловне со вселенской мудростью в глазах. Поэтому, возвращаясь на следующий день после универа, Антон ещё за пару домов услышал призывное «кис-кис-кис» и задорное бабушкино: «Хуяша! Хуяша! Иди жрать, поганец, гадина-кошечка!»

Соседи вдумчиво поглядывали из окошек: частный сектор же, деревня-деревней. И слышно всё за километр. А бабушка долго не могла понять, почему внук так адски ржал. Но потом всё-таки осознала, не без помощи самого Антона, и решила придумать другое уменьшительно-ласкательное. О Хуан-Мануэль язык сломаешь, потому и сошлись на Хоне.

Сам Хоня к вопросам лингвистики был равнодушен, лишь бы кормили. А звать и вовсе не обязательно, тем более столь вычурно. Надо будет – придёт.

Мякиша словно толкнули. Он открыл глаза и понял, что дремал, убаюканный скоростью и тишиной. Живой, мёртвый – какая разница. Просто уставший. Зато нога больше не болела, по правде говоря, он её вообще почти не чувствовал.

В вагоне он был теперь не один, хотя мог поклясться, что остановку, открывание и закрывание дверей, и прочую такую суету никак бы не пропустил. В углу, прямо на покрытом заклёпками железном полу, сидела по-турецки – на выгнутых под себя ногах – девчушка лет десяти. Потрёпанная синяя куртка с прорехами. Дешёвые сапожки не по размеру. Ужасно грязная шапочка-колпак, некогда красно-белая, новогодняя, а сейчас засаленная до полной невозможности. Чуть в стороне лежал расстёгнутый рюкзачок, а перед девочкой лежала груда игрушек, которые она, выпростав из рукавов куртки худые, совершенно птичьи, лапки, быстро расставляла по одним ей ведомым правилам.

За ту минуту, что Антон смотрел на неё, пытаясь понять, реальность это или очередной морок, на полу вырос вполне достоверный, хотя и очень маленький, макет центра Руздаля – того самого, что остался за рекой. Вот конная статуя на площади: фигурка всадника на круглом клочке ткани, вот высотка в виде карандаша: картонная, с покрашенными в контрастные цвета гранями, а вот, поодаль, и круглая коробка театра. Мякиш даже рассмотрел вход. Очень похоже.

– Эй, – сказал он негромко. – Привет!

Девочка подняла на него взгляд. Странное лицо. Даже не само лицо: оно-то обычное, худющее только от недоедания, из-под шапки видно маленькую синюю татуировку на левом виске, а глаза – немного раскосые, выдающие оставшихся где-то в прошлом азиатских предков, но очень светлые, почти прозрачные. Левый глаз нормальный, а во втором – два зрачка, отчего казалось, что девчушка тщательно высматривает что-то внизу, но при этом смотрит на тебя этим же глазом.

– Привет, – тихо откликнулась она. – Не помешаю? Я здесь играю обычно. Никого нет, тишина, от Руздаля до Пустошей хорошо.

– Да нет, – растерялся Антон. Он вдруг понял, что уже несколько дней… ну да, начиная с интерната, детей вообще не видел. В смысле, насколько маленьких, подростки его отряда не в счёт, даже на ярмарке недавно, кажется, все довольно взрослые попадались. – Играй на здоровье. А почему до Пустошей, метро же до Насыпного? И указатель, и вообще…

– До Насыпного? – в свою очередь удивилась девочка, даже руки, непрерывно строящие маленький город, застыли в воздухе. – Туда только пешком от станции. Дальше Пустошей ничего не едет. Да сам увидишь. А как тебя зовут, дед?

Дожили. Дед. Впрочем, Мякиш вспомнил отражение в зеркале и незаметно вздохнул: а как ещё назвать эту налитую нездоровой полнотой тушку, с лысым черепом и безволосым, но совсем недетским лицом? Да и Виоле на вид за тридцать… Как есть дед, нечего здесь сомневаться.

– Антон Сергеевич меня зовут, – немного сердито ответил он. – Хотя… Зови по фамилии, так проще. Да и я привык. Мякиш.

– А я – Филя, – сказала девочка.

– И где твой Степашка? – не смог удержаться Антон, но она не улыбнулась. Вероятно, ничего не поняла, только еле заметно пожала плечами. – Ладно, это шучу я так, шучу…

Город под её руками тем временем стал неотличим от того, что видел с холма Мякиш, по которому гулял с Толиком и Геннадием, Леркой и Машей. Если присмотреться, там всё-всё было таким же. Даже страшно как-то. Полукруг реки Филя изобразила из мотка голубых лент, гранитную набережную здорово имитировали камушки, горсть которых она достала из рюкзака. Финальным аккордом стал игрушечный кораблик, водружённый на волны. На ржавом борту даже отсюда, с дивана, легко читалась надпись «Скорлупа», а фигурка Харина на борту добавляла убедительности.

– Красиво, Мякиш? – остановившись, как выполнивший свою задачу механизм, прямо-таки замерев на долгие несколько секунд, спросила Филя.

– Главное, похоже… Но и красиво, конечно.

Она довольно кивнула. Даже лицо её, застывшее, напряжённое с момента появления в вагоне, немного смягчилось. Теперь оно было почти нормальным для ребёнка