Он затрясся. Это была агония, и пот, ледяной, мучительный пот, выступил на его лбу. Перед Юлией был человек, умирающий в муках.

— Карлос! Я хочу…

— Молчи, дай мне сказать. Видимо, то, что я говорю сейчас, никто тебе не скажет… Я сам не знаю, когда это случилось. Возможно, это было всегда. А, может быть, началось тогда, когда мера людских грехов настолько превысила все допустимые нормы, что там, наверху, усомнились в собственных догмах…

Он улыбнулся, видя слезы у губ Юлии. Он вытер их холодной ладонью, которую она схватила, как будто могла таким образом удержать его при себе.

— Я знал — с тех пор, как проклял сам себя и сделался исчадием ада, я знал многое… И то, что в мире постоянно появляются в людском облике несколько ангелов. Подопытные кролики. Агнцы на заклание. Невинные души, рожденные в тленной телесной оболочке, со всеми болезнями, сомнениями, страхами, соблазнами… Бедная девочка, как тебе было тяжело, наверное…

— Прекрати!! — в который раз крикнула Юлия.

— Хорошо, — снова улыбнулся он, — хорошо, не буду. Ты не любишь, когда тебя жалеют, Камаэль…

Ветер утих. Резко и так бесповоротно, что даже слышно стало, как стучит вода, разбиваясь о майолики… Юлия уронила голову на грудь дона Карлоса. Ей было уже не важно то, о чем он говорит.

— Так вот… Помнишь, ты признавалась мне… ты говорила, что не знаешь, зачем ты на этом свете? А я знал — единственное твое предназначение, будучи человеком, сделать выбор.

— Какой еще выбор, Господи?!

— Не волнуйся, ты его уже сделала. Твой правильный выбор, если ты сейчас сидишь здесь и разговариваешь со мной, и плачешь… Потому что ангелы, выбравшие зло… не знаю, право, есть ли такие? — Он задумался на мгновение, и продолжал:

— Такие ангелы обращаются в демонов…

— Да что ты?

— …правда, те, кто выбрал добро, должны вернуться… то есть, могут вернуться в свою истинную ипостась. Честно говоря, я не понимаю, почему ты до сих пор здесь, со мной.

— Потому что я так хочу! — крикнула Юлия, перекрикивая шум грозы. — Потому что я хочу… хочу сказать тебе…

— Юлия, послушай, ведь это еще не все…

— Карлос, послушай ты! Там, в твоей спальне, перед тем, как появился Себастьян — помнишь, ты спрашивал меня, почему я не хочу, чтобы погибал этот мир? Так вот. Я скажу тебе, почему…

Ему трудно двигаться. Но он прижимает пальцы — совершенно ледяные пальцы к ее рту.

— Не нужно. Я знаю.

— Знаешь?

— Конечно. Ты любишь меня — ты, ведь это хотела сказать?

— Да, но я — убила тебя…

— Ты примирила меня с этим миром — это самое большое, что ты могла сделать для меня!

— Но я и вправду тебя…

— Я знаю. Теперь уже не говори этих слов понапрасну. Придет время, и ты скажешь их кому-нибудь другому…

— Никогда!

— Знаешь, зачем… почему я отдал тебе ключ от гробницы? Мне больше не нужно стало приходить туда. Ведь ты помогла мне понять.

— Что понять?

— Понять и простить Антонио, друга, предавшего меня… Теперь я знаю, что поступил бы точно так же, окажись я на его месте… Этот мир стоит того, чтобы быть, пока в нем есть хоть одно существо, которое тебе дороже всего… величия… таланта… искусства и иллюзорных амбиций… и искупления…

— Карлос, если ты сейчас… о, Господи, замолчи! Зачем ты это сделал, ты, эгоист, как и все вы!! Ты воспользовался мной, чтобы… чтобы умереть, а я должна теперь… Что мне делать теперь?!!! Что мне теперь делать??!!!

Еще одна грозовая ночь ушла из Барселоны. Закончился сентябрьский дождь. И за резными, ажурными стенами, коралловый рассвет оживил каменные фигуры на Фасаде Рождества.

— Подожди… Юлия, ты не ведаешь… я хочу предупредить, ты должна узнать… Кроме тебя, кроме таких, как ты, есть еще…

Ей было все равно, что он говорит. Абсолютно все равно, кроме того, что он сказал до этого. Только эти слова звучали в ней. И она наклонила голову в мокрых белых прядях, облепивших лоб, чтобы закрыть его прекрасный рот, побледневший от страданий, поцелуем. Но поймала лишь последнее дыхание.

Стоя на коленях, в одной из башен Рождественских врат, Юлия обнимала пустоту…

Она плакала. И не видела, как Антонио, наблюдавший эту сцену, прислонившись к стене на краю площадки, не отрывая от нее глаз цвета горячего кофе, тихо шагнул в воздух.

Как не видела и того, что быстрая, как ласточка, черная тень метнулась наперерез падающему телу.

Облака. И свет, исходящий из них. Или проходящий сквозь них. Или струящийся вокруг, слепящий и какой-то очень родной — это почти счастье!

Она бы вышла из самолета, если бы было можно. И зашагала по этим облакам.

Только вот теперь, туда не пускает нечто гораздо более властное, чем притяжение или страх высоты, которого у нее нет. Ее собственная воля….

Не бывает ангелов, из-за которых погибают люди.

Только боль в спине, привычная и, видимо, уже неизлечимая, напоминает о прежней Юлии.

Самолет из аэропорта Барселоны отправился без задержек.

И теперь, удачно миновав зону турбулентности, стремительно приближается к городу дождей, оставляя далеко позади, как детство, сон или мимолетную грезу, оплывшие в жарком воздухе башни SAGRADA FAMILIA.

Почему она, не сказала ему тогда? Почему, так и не смогла произнести это слово?! Сейчас все было бы по-другому… Всегда, всегда нужно делать то, что хочешь! Сразу. Немедленно. Иначе — будет поздно.

— А! М-м-м…

Опять! При этой мысли — в который раз! — так резко, мучительно и сладко начала пульсировать болью маленькая, глубокая ранка на шее. Юлия невольно вскрикнула и тихо застонала, прижав ладонь к горлу, обмотанному трикотажной кофтой в плохо отстиранных пятнах…

Стюардесса, в обтягивающей стройные бедра нежно-розовой юбочке, деликатно склонилась к Юлии. Прошептала на ухо, так, чтобы не слышали другие пассажиры, дремлющие в креслах:

— Девушка… Вам плохо?!

Юлия открыла глаза. Встретив ее взгляд, молоденькая стюардесса вздрогнула. И выразительным жестом предложила ей плоскую бутылку «Чивас Ригал», стоящую в ряду других товаров Duty Free на узкой тележке. Рука автоматически потянулась к спасению… Юлия отрицательно покачала головой.

— Нет, спасибо…

Тележка двинулась дальше по проходу.

Юлия, проводив ее взглядом, с трудом разжала левую ладонь. Она держала кулак крепко стиснутым с самого момента посадки — держалась, как за спасительную ниточку. Это было единственное, что могло заставить ее сесть в самолет. Не развернуться, не убежать, умоляя таможенников отпустить ее обратно, туда, где в молочно-голубом вечернем небе мягко светятся терракотой башни фасада Рождества…