Я думаю о том, что в возрасте с 25 до 42 лет, то есть все то время, пока Лавиния выстраивала свою невероятную карьеру, она перманентно пребывала в состоянии беременности. За семнадцать лет она родила одиннадцать детей, и только трое из них дожили до взрослого возраста. Остальных она похоронила – некоторых в возрасте нескольких дней от роду, другие успевали прожить дольше. Некоторым из детей она давала имя ранее умершего ребенка, надеясь, что этот Орацио или этот Северо выживет.

Случалось, что после родов проходила пара месяцев, и Лавиния вновь беременела, и все это время она продолжала писать. Например, в 1578 году, когда в семье родился первенец, ее муж отписал родителям, что жизнь Лавинии находится в опасности, что «в последние несколько месяцев никак не удается обеспечить достаточного покоя» – вполне возможно, она просто переработала. Через месяц с небольшим после родов, в марте 1578 года, Лавиния опять понесла, но в это же время к ней начали поступать заказы на крупные алтарные картины в частные капеллы – минимум под тремя стоит ее подпись и датировка этим годом. В конце ноября родился мальчик Орацио-первый. В начале января 1579 года в одном из писем говорилось, что Лавиния родила месяц назад, но уже полностью погружена в работу. В общем, либо она была трудоголиком, либо не могла позволить себе отдыхать из финансовых соображений.

Я думаю: как такое возможно – и каково это? Ходить вечно беременной в состоянии гормональной перестройки всего организма. Тошнит, огромное пузо качается из стороны в сторону, болит спина, ноги опухли, бессонница. Потом ты рожаешь или приходишь в себя после родов – кормить грудью не было нужды, за это отвечали кормилицы, что позволяло Лавинии беременеть вновь и вновь. Такое ощущение, что в ее биографии всегда обходят стороной вопрос о количестве рожденных детей на том основании, что в то время считалось делом обычным вынашивать одного за другим. Единственный историк искусства оговорился как бы мимоходом, что Лавиния не писала фресок по той причине, что в ее положении было сложно лазать по лесам. Справедливо. Женщины в ту пору вынашивали по 12, а то и по 13 детей – требовалась рабочая сила и наследники (только мальчики, per favore), да и детская смертность была высокой, поэтому приходилось рожать постоянно, чтобы хоть кто-нибудь дожил до зрелости. Однако такая «обычность» на уровне отдельного человека не делала явления и вещи тривиальными. В XVI веке младенцы не вываливались из мамаш проще или легче. Никакого транспортера или ускоренной киносъемки: рождение, бульк, рождение, бульк… Младенец умер (ой-ой, не повезло!) По новой, бульк, бульк, бульк… Скорей наоборот: тело каждой женщины проходило данный процесс вполне конкретным образом. Беременность, роды, гормоны – все это ничем не отличалось от современности, даже хуже, потому что медицинская помощь была на соответствующем уровне, и самым надежным способом обеспечить безопасные роды считалось, если женщина подержит на животе книгу о святой Маргарите, покровительнице всех рожениц; а еще помощь сулили корень мандрагоры, семена кориандра или варево из измельченной змеиной кожи, заячьего молока и раков. Каждая новая беременность означала для женщины потенциальный смертный приговор: выживу ли в этих родах? А в этих? И еще? (Многие не выживали.) И при этом вихрь гормонов, смерти маленьких дочерей и сыновей. И все это время Лавиния писала картины.

Волей-неволей задумаешься, делала ли Лавиния все это по собственному желанию или нет? Насколько она образцовая ночная женщина, воплощавшая собственное, идущее изнутри призвание художника, или же она являлась рабыней от искусства для своего отца и мужа, несшей крест кормилицы и продолжательницы рода? Не знаю. Но когда я ночами думаю о Лавинии, я думаю о том, что вряд ли она была несчастна даже в своем рабстве. Это истинная сильная женщина мира сего. Она должна быть мощной, словно ломовая лошадь, упертой, с железными нервами, невероятно талантливой, старательной, возвышенной и смелой – в противном случае ей ни за что не удалось бы создать двести работ. И кто знает, могла ли Лавиния любить свою работу, а почему бы и нет?! Она имела такую страсть к живописи, что попросту не могла не встать к мольберту, как только появлялась такая возможность. Может, она была просто чертовой трудоголичкой, которую не могли сдержать ни отец, ни супруг. Джан Паоло! Управься сам! Маме недосуг, мама пишет картину.

Может быть, Лавиния была такой, как и многие другие современные женщины: страстной, сверхъестественно старательной и устремленной вперед, строящей саму себя, ответственной и за работу, и за детей, за мужа, и за своих стареющих родителей, с той лишь разницей, что количество детей побольше нынешнего.

Два года спустя я вновь оказываюсь в Болонье, в Палаццо Гоццадини, и пытаюсь разглядеть в замочную скважину внутренний дворик. Задумываюсь о том, как где-то за этими дверьми тридцатилетняя вельможная дама Лаудомия Гоццадини доверилась Лавинии и рассказала ей жестокую историю жизни: две сестры вступили между собой в настоящую «гонку деторождения», в которой Лаудомия потерпела поражение, автоматически утратив право на наследство и брак. Лавиния создала на холсте историю Лавинии согласно ее пожеланиям, и картина стала самой известной из ее работ.

Идущий по следам ночных женщин и желающий увидеть великолепие «Портрета семьи Гоццадини» путешественник должен сначала пересечь Болонью, пройти по запутанным средневековым улочкам, мимо сверкающего оранжевым палаццо и вознесенных к небу и уже чуть не падающих двойных башен, сквозь свет и тени портиков, увидеть весь этот источающий древнюю мощь, интеллект, роскошь, грязь и безумства город, заполненный укрытыми за воротами частными садами, одетыми в черное студентами, пьянчугами, бездомными и наследниками величественных семей. Затем ему придется осмотреть в пинакотеке громадное количество работ, написанных мужчинами, бесконечное число распятий и прочей религиозной символики, изливающейся с многометровых полотен, задуматься о том, почему Лавиния даже не упомянута в музейной брошюре среди больших мастеров и властителей дум. И когда наконец путешественник обнаружит эти практически единственные в музее работы – написанные женщиной и мирские по содержанию, – они покажутся ему подлинным глотком свежего воздуха.

Если внимательно рассмотреть скрытые послания, зашифрованные ею в семейных портретах – уродливое лицо умершей сестры, покровительственный жест отца, лживые мужья, жуткая собака на заднем фоне или мельчайшие детали аксессуаров, например подобный шелку мягкий палантин из рыси на сидящей Лаудомии, украшения в ушах собачки, шелка и тончайшие кружева сестер, золотые подвески и накрахмаленные кружевные манжеты или кружевное одеяло, накинутое на спящего в люльке младенца, на картине на стене, – то разгадка оказывается совсем рядом.

Лавиния решила сверкать. Она, черт возьми, приговорила себя к этой работе, потому что, во-первых, она умела это делать, а во-вторых, пылала к работе страстью, она обожала прорисовывать мельчайшие детали. Вы только поглядите! Все идеально, просто блеск! Мастерство, возведенное в культ… Даже вот эти оборки здесь – каждый миллиметр горит страстью перфекционизма.