Шрифт:
Интервал:
Закладка:
17-го была съемка. В кадре о стилягах, приглашенные Анофриев и Белявский были откровенно скучны, ярок был только Илья Шатуновский, который ни за что не хотел покаяться за свой зубодробительный фельетон в «Правде» – «Плесень». ЧП с «Молодой гвардией»: оклеветанная молодогвардейка в романе, Лядская отказалась приехать на съемки, ибо до сих пор боится, хотя и получила реабилитацию… Инна Макарова попыталась спеть осанну Фадееву – заученные монологи артистки! – но Гриша Гурвич ее оборвал. Художник Борис Ефимов (96 лет!) отчаянно ругал Сталина, ну, и прочее. Кемарской подарил своего Рюрика и сделал такую надпись:
О, милая и деловая Ира,
Весь мир – не «Старая квартира»,
А нечто большее. И в нем
Страдаем. Учимся. Живем
Мы, подмастерья и умельцы, –
«От Рюрика до Ельцина».
Никак не могу сбросить с себя зубные напасти (их не расшифровываю), снимал боль анальгином и эротическим фильмом Тинто Брасса «Паприка». Груди и попы в неимоверном количестве. И как жаль, что в молодые годы не было таких «паприк». Символ был другой: рабочий и колхозница, в экстазе державшие серп и молот.
26 января
Новая дневниковая неделя началась с изучения тома Бодлера. Мой опус о поэте с «несчастным сознанием» (так считал Гегель), написанный в 1976-м, оказался слабоватым и решил написать заново. Прочитал большой очерк Сартра о Бодлере – не понравился, написано скучно и неинтересно. Следовательно, моя задача, как это не смешно, написать лучше, чем Сартр, чтобы было читабельно. Не для высоколобых людей, а для нормальных.
Сам Дьявол нас влечет сетями преступленья,
И, смело шествуя среди зловонной тьмы,
Мы к Аду близимся, но даже в бездне мы
Без дрожи ужаса хватаем наслажденья…
В «Капризе» вышла моя лирическая импровизация на тему: каприз. Из «Нового русского слова» пришла моя публикация «Балаганчик Саши Черного». Венгерова в шоке: Лесневская перехватила у нее спонсоров и идею рассказов о любви, и, стало быть, и я с носом. В «Крон-пресс» выбивал деньги. Ованесович: как вы не получили? И сделал круглые глаза. Я в ответ тоже круглые: не получил. Тут же он дал распоряжение выплатить. И предложил мне написать роман «Кавказец» о клане бандитов (не он ли из этого клана?). Я, естественно, отказался.
23 января на микроавтобусах члены палаты по науке, здравоохранению и культуры поехали в Федоровский глазной центр. В автобусике ехал вместе с Черторицкой и Тимуром Салаховым (звезду героя соцтруда он носит постоянно), – они с восторгом говорили о Рюрике и о необходимости его переиздать в улучшенном виде. Салахов стал перебирать имена банкиров, у кого он может попросить денег на переиздание: Алекперов, Виноградов… Я снова весь в миражных огнях.
Всех приехавших «палатников» встретил хозяин – Святослав Николаевич Федоров. С удовольствием показывал свое хозяйство и даже продемонстрировал на экране, как проходят операции. Затем обед – все ресторанное. И снова нескончаемые разговоры о России. Они были, кстати, и до обеда в кабинете Федорова. Он говорил пламенно: «Мы – распадающаяся Золотая Орда… Наемный работник – замаскированный раб, задача которого увильнуть от работы… Русский человек – нерентабельный человек: он потребляет больше, чем производит». Федорову никто не возражал.
Разговор по телефону с вдовой поэта Александра Соболева (вообще-то он не Александр, а Исаак) – Татьяной Михайловной. Она жаловалась на судьбу своего покойного мужа, которого в большую литературу так и не пустили литературные генералы, а вся слава от «Бухенвальдского набата» (слова Соболева) досталась композитору Вано Мурадели, Соболеву не заплатили ни копейки. Человек-изгой…
Люди мира, на минуту встаньте!
Слушайте, слушайте: гудит со всех сторон –
Это раздается в Бухенвальде
Колокольный звон, колокольный звон…
Жертвы Бухенвальда, Майданека, Дахау и других лагерей смерти. А в СССР были свои лагеря и тоже жертвы, жертвы… А сколько их в литературе: и не только Мандельштам, Клюев, Клычков, Нарбут, Павел Васильев, Борис Корнилов и другие. А еще жертвы непризнания, конкурентных схваток, зависти, доносов и т.д. Когда-то я записал пронзительные строки из какого-то романа Айрис Мердок. Вот они:
«Мы все в аду. Жизнь – это мука, мука, которую осознаешь. И все наши маленькие уловки – это только дозы морфия, чтобы не кричать… Каждый из нас кричит, надрывается в своей отдельной, обитой войлоком, звуконепроницаемой камере…»
Вот так все лучезарно. Оптимистично и живенько…
На Радио повстречался с Толей Трусовым (кубинская редакция). Он давно пишет стихи и неплохие, я ему сказал, что пора и книжку выпустить. Он:
– Ну, это надо ходить по редакциям, просить, убеждать, – я не могу.
– А как же я хожу…
– У тебя есть воля. А у меня ее нет… Я чувствую себя чужим в этом мире. Пусть рукопись лежит, может, после смерти найдут ее, и кто-нибудь опубликует.
Да, Толя замечательный человек, добрый, отзывчивый, но не боец.
В субботу к нам в гости приходили Токаревы. Кулебяка с капустой и пирог с яблоками в исполнении Ще были великолепны. Под стать были и разговоры: об Италии, о Данте, Петрарке, де Бюлле, Верлене и т.д. Дорвались интеллектуалы!.. А потом Валерий Абрамович звонил: ах, донна Анна, ах, кулебяка. И по поводу моего очерка о Собаньской сказал, что что-то вставит в свою программу «Пушкин и Мицкевич».
Заезжал тут в магазин «Москва». «Любовь и судьба» вся распродана. Купил двухтомник Вячеслава Иванова. Одно из ранних стихотворений – 1890 год:
Своеначальный, жадный ум, –
Как пламень, русский ум опасен:
Так он неудержим, так ясен,
Так весел он и так угрюм…
И вот, в вынужденной эмиграции в Италии (1944):
Вы,чей резец, палитра, мира,
Согласных Муз одна семья,
Вы нас уводите из мира
В соседство инобытия…
В этом «инобытии» я порой и пребываю… После Нью-Йорка уже в Москве, в «Сударушке» вышел мой Саша Черный. В «ВК» переименовали рубрику «От Юрия Долгорукого до Юрия Лужкова» в более нейтральную: «Московский календарь Ю.Е.». А читатели все тоскуют о закончившемся «очаровательном любовном календаре».
28-го уютно сидел дома, работал, звонок: срочно надо ехать во «Времечко» получать деньги. Это не вызвало никакого энтузиазма: опять ехать! Поехал, отвалили полмиллиона… Во