и во многом) окажется несостоятельным. В этой связи не лишним будет вспомнить безжалостный отзыв Ф. И. Тютчева о само́м императоре Николае I: «Ты был не царь, а лицедей!»

Но, очевидно, едва ли не каждому Правителю приходилось в той или иной мере «лицедействовать», ища наиболее убедительный образ подачи себя как обществу и всему населению своей страны, так и зарубежному миру. (Вспомним блистательного «византийца» Александра I, о котором Наполеон I после их тильзитской встречи озадаченно сказал: «Мне кажется, он меня в чём-то уже обманул».)

Мы полагаем, что во второй половине XIX века все монархи так или иначе, но искали идеал модели правления. То есть идеал единения с обществом, а, может быть, и со всем населением.

И в этом Царь-Хозяин, по нашему мнению, как раз был занят такими исканиями в наименьшей степени, нежели все другие правители. Судя по воспоминаниям современников, он, ещё будучи наследником престола, уже обладал сильными проявлениями достойной русской царственности. И такое же мнение высказывают и наши современники, внимательно обращающиеся к русской истории. Может быть, наиболее уверенно заявил об этом Е. Е. Юдин? Вот его отзыв: «Особенно царственной внешностью обладал Александр III. Этому облику соответствовала и репутация всемогущего государя».

Мы решимся сказать и ещё больше, а именно: Александр III своей всегда подчёркиваемой русскостью (от облика до строя мыслей) создал доселе отсутствовавший в нашей стране Миф царской власти. Но мы отнюдь не открыватели этого, таковое мнение впервые высказано отнюдь не нами, а известными американскими учёными. В частности, именно эту мысль всегда предельно чётко высказывал Р. С. Уортман, особо акцентируя свои выводы на том, что национальный Миф власти заложен и построен именно при Царе-Хозяине, и в годы его правления национально-историческим идеалом стала Московская Русь.

Со своей стороны, мы хотели бы добавить, что лично Александра III особенно интересовал как раз этот период русской истории, и он мысленно внимательно обращался ко всем его героям (даже к царю Дмитрию I, то есть Лжедмитрию!), и именно при Царе-Славянофиле впервые стали ясно и справедливо говорить о первом русском царе-реформаторе Фёдоре Алексеевиче Романове.

Мы думаем, что Александр III, всматриваясь в русское прошлое, сперва интуитивно, а потом и осмысленно, различал опасную разность между мощью государства (Российской Империи) и слабостью якобы «господствующего» народа (русских).

Мы уже говорили о том, что русские, как бы являясь главной скрепой империи, на самом деле едва ли были ею признаваемы. Русский правящий класс в этническом отношении оказывался удивительным «дворянским интернационалом». Это начиналось издавна, но в XVIII веке положение уже не могло признаваться нормальным: тогда, по Бархатной книге, лишь треть высшего чиновничества являлась русской. 25 процентов – это выходцы с Запада. 24 – из Литвы и Польши, 17 процентов – татары.

В XIX веке из 2867 чиновников высшего ранга – 1079 (это 40 процентов) были не русскими людьми. Из них 498 – это немцы (355 из российских прибалтийских губерний).

Английский исследователь Джефри Хоскингс в своих работах о российском обществе приходил к выводу о том, что Российская Империя была в основе своей неуспешным созданием, ибо её правители, как правило, оказывались «хорошими строителями государства», но они совсем не преуспели «в строительстве нации», то есть государствообразующего народа.

Внимательный англичанин в своих размышлениях пошёл и ещё дальше. Он писал: «Русские идентифицировали себя с империей в гораздо большей степени, чем другие народы Европы. Она была для них скорей домом, чем источником доходов, скорей крепостью, а не товарным складом. Империя – это не аспект русской истории, а сама русская история».

Лондонского профессора Хоскингса очень интересовал стык (или скорей конфликт?) имперских и этнических начал в России. Его беспокоило уже упоминаемое нами резкое несоответствие этнического состава населения страны и его представленности в управлении ею. Он не раз обращался к странному на его взгляд формированию класса российского дворянства, кричаще отличного от английского. Сегодня об этом говорят очень многие и очень много, приводя уже достаточно избитые примеры того, что никакой индийский аристократ (даже и сам раджа) не мог стать дворянином британской империи; а в России любой азиатский бай или мелкий горский феодал легко и сразу становился российским дворянином, а то и входил в круг высшей аристократии.

Хоскингс усматривал в этом большую опасность размывания русского состава высшего управленческого круга и в целом всего благородного сословия и конечный отрыв его от простого русского населения.

Хоскингс касается и «европейничанья» русской элиты и её высокой космополитичности. Но здесь много раньше эту опасность разглядели и многие русские, и, в первую очередь, Ф. И. Тютчев. Обратимся к его письму, которое он написал своей дочери Анне ещё в 1867 году: «…явление, приобретающее всё более патологический характер, – это русофобия некоторых русских людей… Раньше они говорили нам, и они действительно так считали, что в России им ненавистно бесправие, отсутствие свободы печати и т. д. и т. п., и что именно наличием всего этого им так нравится Европа…

А теперь что мы видим? По мере того, как Россия добивается перемен, большей свободы, всё более самоутверждается, нелюбовь к ней этих господ только усиливается. Они никогда так сильно не ненавидели прежние установления, как ненавидят современные перемены и направления общественной мысли в России. Что же касается Европы, то, как мы видим, никакие нарушения в области правосудия, нравственности и даже цивилизации нисколько не уменьшили их расположения к ней… Словом, в явлении, о котором я говорю, о принципах как таковых не может быть и речи, действуют лишь инстинкты».

То есть великий поэт и многоопытный дипломат говорит не о чём-то постороннем, а именно о разрыве между знатью и реально живущим и мыслящим населением.

Нам уместно опросить самих себя: такое явление имело место лишь в России или оно оказывалось свойственным и другим значительным странам? Отвечаем: в большей или меньшей мере оно наблюдалось почти везде, в том числе и в Великобритании, самой передовой стране XIX столетия (там даже говорили о наличии двух весьма разных государственнообразующих «наций»). Но в России разрыв оказывался самым глубоким, и, в конечном счёте, – роковым. Если англичане своими государственными установлениями смогли преодолеть опасное расхождение двух своих «наций», то в России сделать так не удалось.

Конечно, из сегодняшнего дня многие мыслители пытаются усмотреть и найти самые начала этой беды. Одни из них мысленно обращаются к ордынским временам, другие – к Ивану Грозному, третьи – к Петру I… С разной степенью убедительности они везде различают приметы уже намечавшегося крушения, со страшной силой грянувшего в 1917 году…

Но все они согласно отмечают, что до самой эпохи Царя-Хозяина европейски цивилизованные русские люди странным образом чувствовали себя чужими в