своей собственной стране. И справедливо едкий лондонский профессор замечает: «совсем как дети из семейства индийских раджей, получившие образование в Англии и вернувшиеся в Майсур или в Хайдерабад. И их привязанность к стране и земле была слабой».

Хуже того, с каждым поколением дворянства она ослабевала, выливаясь в безыдейность, безделье и пресловутую российскую Скуку. Невольно встаёт вопрос: а и была ли тогда в России деятельная и устремлённая национальная интеллигенция? Или же она «благородно скучала» и брюзжала на правительство? Не столь давно наш отечественный журнал «Родина» проводил собеседование по теме «Великое прошлое». Так многие его участники вполне подходили к мысли, что таковой интеллигенции почти и не имелось! А было лишь дворянство, в котором временами были заметны выдающиеся, талантливые и даже замечательные люди, подлинные создатели и хранители национальных ценностей, но они всегда оказывались разобщёнными и задавленными безликой массой участников балов, презентаций, тусовок, и подлинной элитой, тем более элитой национальной, они не оказывались.

Печальный и неприятный это вывод. Его создатели не могли не обратиться к многочисленным проявлениям несостоятельных решений прозападнической элиты, начиная с пугачёвского восстания до вспышки в селе Бездна. Во всех этих простонародных выступлениях участники обсуждения усматривали глубокое неприятие простым людом западнической безличности государства с его европеизированной знатью. Да, для гигантской империи, конечно, нужна была современная элита, могущая являть Разум, Волю и национальные чувства.

Словно откликаясь на мысль о слабой национальной управляемости, лондонский профессор печально говорит: «…огромные открытые пространства севера – Евразии стали судьбой России. Они были и благословением и проклятием, истоком безграничных возможностей и смертельной угрозы».

Он повторяет своё мнение о том, что Россия уникальна уже тем, что здесь два направления развития – аристократическое (имперское) и этническое (народное). И завершает свои размышления с безжалостной откровенностью: «Во всём этом есть порядок. Российская Империя эксплуатировала… русских. Как покорённый народ».

Конечно, с этим выводом очень многие готовы будут поспорить, а особенно многочисленные завсегдатаи телевизионных ток-шоу. (Кстати, разве они сами не напоминают ту самую старую западничествующую элиту? И разве даже в их составах «квота» этнических русских не совершенно ничтожна?)

Но возвратимся к правлению Царя-Славянофила. Мы считаем, что все вышерассказанные глубокие изъяны русской жизни были видны и понятны Александру Александровичу Романову. Ему был очень ясен даже горестный факт того, что в России многие благие европейские подходы способны трансформироваться в свою полную противоположность! (Что для немца благодать, то для русского – погибель!) И этот необыкновенный император старается доступными ему силами и средствами преодолеть пагубный разрыв, зиявший в русском обществе. Что удалось сделать за краткие тринадцать лет его правления? Мы считаем, что вся идейная ориентация имперской власти в России к концу того столетия кардинально переменилась.

Произошёл решительный отказ от «политической стилистики» прозападнического наследия. И государство обратилось к трудам на основе русских национальных ценностей. И нет вины Александра III в том, что этот путь не успел привести к спасательным, победным результатам. Провидение даровало Царю-Славянофилу слишком малый период правления.

Семейная жизнь

Историю строят не классы, историю строят люди

М. Мамардашвили

…Если бы мы в своей книге пожелали рассказать лишь о семейной жизни Царя-Миротворца, так и этого хватило бы для создания образа человека удивительного, ни с кем из Романовых не сравнимого. Ни на кого из них совершенно непохожего. Все императоры этой династии, триста лет правившей Россией, не отличались строгостью семейного поведения и высокой нравственностью. И лишь Александр III явился удивительным исключением из этой семейной вольнонравной обычности.

И даже советские историки, отзывавшиеся о Царе-Миротворце обычно крайне отрицательно, в его краткую характеристику, написанную самыми чёрными красками, не могли, скрепя сердце, не прибавить два выразительных светлых слова – «примерный семьянин». Для правителей из династии Романовых это был отзыв в своём роде едва не уникальный.

Но не станем в этом опережать ход исторических событий и обратимся ко времени юности Александра Александровича. Как говорится, «начнём с начала».

А начало жизни было и скромным, и малозаметным, в детстве и в юности Саша оказался совершенно заслонённым своим старшим братом Николаем, очень способным и разносторонне одарённым. Но тут обязательно стоит говорить о том, что Саша никогда не сердился на успешного брата и не завидовал ему, а неизменно оставался верным товарищем всех детских игр и иных занятий. А когда Цесаревича стали привлекать к делам правления, то Александр был готов во всём посильно помогать ему в выполнении этих совсем новых заданий.

Как тогда относились к Саше родственники и придворные? Мы решимся сказать, что при полном соблюдении внешних проявлений необходимого уважения, внутреннее отношение было с определённым снисхождением: его считали малообразованным, неразвитым и совершенно неодарённым. А ещё большим недостатком считали его явную неустойчивость, и одновременно с этим усматривали в поведении великого князя упрямство и непокладистость. А это всё качества совсем неподходящие для пребывания в высшем свете!

Да, по отзывам современников, он и впрямь совсем не проявлял хорошей светской воспитанности, в частности не любил придворные балы, не отличался хорошим умением танцевать (и танцы не любил). И своей нерасположенности к праздничному времяпровождению совсем не скрывал, что никак не соответствовало придворным правилам хорошего тона.

Впрочем, уже тогда все отмечали за непокладистостью и грубоватостью манер и немалую цельность характера, и большую прямоту чувств и взглядов. И поэтому никто не сомневался в его искренней душевной любви к Николаю, и придворные отмечали подлинность тёплой братской дружбы. А сам он о старшем брате отзывался кратко, но очень сердечно, говоря, что «наш Николай – это славный хороший человек!»

И так, большая цельность характера, и большая прямота чувств и взглядов. Вот эти-то прямота и искренность, словно счастливой майской грозой, прогремели в его юной любви к Марии Мещерской.

Очевидно, нам следует рассказать об этой девушке, первой избраннице его сердца. У неё с детства случилась череда больших душевных потерь. Отца она не могла помнить – лихой гуляка, поэт и дуэлянт Элим Петрович Мещерский умер, когда дочке едва исполнилось полгода. И в далёком Париже Маша Мещерская оказалась совсем одинокой, без близких родных людей.

Но там она и жила до восемнадцати лет, до возвращения в Россию и до привлечения к Высочайшему Двору, где она стала фрейлиной императрицы Марии Александровны.

Тогда она и встретилась с будущим императором. Повзрослев и обретая жизненную уверенность, он тем не менее не мог и не желал примириться с рутиной придворного этикета и тяготился его однообразной повседневной заданностью. Он находил в нём полное торжество фальши и господство условностей и не