— Но ведь сейчас весна! — удивленно заметила Мара. — Апрель! Мы… в прошлом?

— Бабка Лукерья мертва уже второй год, — Элла сняла перчатки и первой пошла по тропе. — Да, это ее прошлое. И тебе нельзя находиться здесь больше часа. Засекай время и ставь оповещение с запасом минут в пятнадцать.

Бабка Лукерья жила бобылем на опушке леса, и на ее дом Мара дивилась, как ребенок. Настоящая избушка ведьмы из детских сказок! Покосившиеся мшистые стены из толстых бревен, крыша — еловые лапы, небольшой огородик, кривой колодец из черных досок, пучки трав на самодельной оградке.

— Раньше здесь большая деревня была, — пояснила Элла, — а потом места обезлюдили, заросли лесом. Остался лишь колодец да старое кладбище. Да бабка Лукерья.

Отступница, вспомнила Мара досье, крепко дружила с Ехидной, пока едва не оказалась на жертвенном камне. Отбилась, лишившись левой руки с «углем», попалась наблюдателям и согласилась сотрудничать — иногда, в обмен на простейшую бытовую помощь.

— Зачем зелья, если это прошлое?..

— Она очень страшно умирала, — ответила наставница. — Старые травмы болели ужасно, она сходила с ума, ничего не понимала и никого не узнавала. Зелья унимали боль и возвращали рассудок. Мизерная плата за знания.

— А я думала, ты всё знаешь, — пробормотала Мара.

Наставница рассмеялась:

— Всё знать невозможно. Никому. Да и… Душа и сердце палача остывают очень быстро, и когда я встретила мужа, многое забросила, — и тоскливо добавила: — Я вообще всё бы ради него бросила, но не позволили. Договор. Но пока любилось, я любила. И прогуливала нещадно, и… очень многого не знаю, Мар. И до сих пор учусь.

Избушка пряталась в паутине солнечных лучей, по поляне скользили невесомые пятна света, над головой умиротворяюще шумели макушки елей, шатром сплетались густые колючие лапы.

Элла вежливо постучалась, дождалась хриплого ответа и толкнула кривую дверь.

Бабка Лукерья, щуплая, сгорбленная и морщинистая, отдыхала на кровати, заваленной разноцветным тряпьем. При виде Эллы она отложила потрепанную книгу.

— Принесла? — спросила ведьма грубовато.

— Принесла. Добрый день, — добавила наставница вежливо.

— Да ну тя! — хмыкнула бабка Лукерья. — Расшаркиваешься перед мертвой старухой, как перед живой королевишной! А эт хто? Девка твоя?

— Ученица, — Элла подошла к столу, открыла рюкзак и одно за другим вытаскивала зелья.

Маре ситуация казалась такой нереальной, фантасмагоричной, что слова на язык не шли. Отдавать умершей женщине редчайшие и сложнейшие зелья, разговаривать с ней… с живой, когда на самом деле ее нет…

— Новенькое что-то? — старуха с живейшим интересом изучала склянки. Обнюхивала, безошибочно угадывала состав, одобряла рецептуру. И пила. Одно за другим, не разбавляя.

Элла спокойно и терпеливо ждала. Мара, притаившись в ее тени, бегло изучала нехитрое убранство единственной комнаты. Кровать, кресло, стол, табуретка, буфет да старая русская печь на пол-избы. Всё старое, кривое да косое, обшарпанное.

— Что, небогата хата?

Мара вздрогнула, заметив хитрый карий взгляд бабки Лукерьи, и покраснела.

— А не в этом богатство, девонька, не в шкапчиках новых. И даже не в этом, — и старуха повела левым плечом, качнула пустым рукавом старой рубахи. — А в этом, — и хлопнула себя по лбу. — За мной обе.

За избой ютился старый сарай, такой ветхий, что подуй ветер — разметает доски. А внутри — просторный зал с круглыми стенами, теплыми еловым полом и манекенами. И гадать не надо, понятно, кто обустроил.

— Давай, палач, заводи свою шарманку, — скомандовала бабка.

Элла встряхнула руки, и над ее левой ладонью взвихрились ножи «кофемолки».

— Много, — осудила старая ведьма. — Уменьшай. Еще. А теперь в размерах каждый. Этим ты вырежешь печень. Сердце. Желудок. А вот язык или глазное яблоко смелешь в крупу. Тебе надо вырезать «уголь», а «уголь» — не больше грецкого ореха, — поучала строго. — Ладно, пробуй этим.

Наставница резко метнула ножи, и манекен лишился руки. По полу покатился маленький орешек — фундук в скорлупе. И только тогда Мара заметила в локтевых суставах манекенов аккуратные «дупла». С орехами. Которые нужно было извлечь целыми и невредимыми с помощью оружия, которым обычно перемалывали человека целиком.

— Плохо! — недовольно крякнула бабка Лукерья. — Ты слишком привыкла молоть кости. Мясник. А должна стать хирургом! Ювелиром! Пробуй еще!

По напряженному лицу Эллы тек пот, светлые волосы прилипли к шее. Она тяжело дышала, укрощая страшное заклятье, но раз за разом срезала манекенам руки. Стоя позади ведьм, Мара втихомолку запустила свое постоянное оружие, которое по современным реалиям шутливо называли «миксером» — три остро отточенных «волана», сдирающих кожу, «взбивающих» внутренности. Запустила, прицелилась…

— А ну-ка попробуй, — раздался заинтересованный голос старой ведьмы. — Давненько я «мешалку» не видала, мало, кто ее практикует. Больно противная. Останки опосля противные, — пояснила, ухмыляясь. — А ты перекури пока.

Конечно, с первого раза ничего не вышло — «воланы» протаранили руку, оторвав ее и прибив к стене, и разодрали пластиковый бок. Во второй попытке обошлось без боков. А потом внезапно зазвенело оповещение.

— Нам пора, — Элла, расслабленно сидящая у стены, быстро вскочила на ноги. — Бегом назад.

— Брюхата, штоль? — беззлобно хмыкнула бабка Лукерья. — Тогда жду через неделю, не раньше. Да и зелий хватит. Пошли отсель, чего ждете?

И уже дома Мара решилась спросить:

— Как это вообще возможно?.. Она мертва, мы живы… и она тоже будто жива! Как?.. Неужели так к любой ведьме прошлого прийти можно?..

— Конечно, нет, — отозвалась Элла добродушно. — Это подготовленное заклятье на тридцать посещений, — и полушутя-полусерьёзно добавила: — Знаешь, я тоже думаю такое сделать. Для дочки. И для тебя, если понадоблюсь. Всего-то надо на несколько дней уехать в глушь…

И, разувшись, добавила:

— Если что-то появляется, то оно не исчезает бесследно. И живая бабка Лукерья — это один из «следов». Упавший волос. Срезанный ноготь. Кровь на жертвенном алтаре. Можно сохранить часть себя в пространственно-временной петле — в помощь потомкам. Не навечно, конечно, но всё же.

* * *

Девочка, малышка… Мара укачивала дочку, мурлыча под нос колыбельную, и гнала неспокойные мысли, да безуспешно. А мысли были не только беспокойными. Страшными. Неделю назад появился первый признак… поражения. Мумификация. Кожа на ступнях ссыхалась, сморщивалась, истончалась. И там, где появились пятна, пропала чувствительность, а из проверочных ран не шла кровь. Они покрывались грубыми чешуйками и разрастались. С каждым днем. Пока их удавалось скрывать, но еще неделя-вторая…