и более, на плечах, направляющегося в город из Лефортова, или Измайлова, или обратно. Его тяжелый багаж составляли Четьи-Минеи* листового формата, за весь год, Маргарит* Златоуста и другие не менее тяжеловесные издания, преимущественно времен Екатерины, непременно «с духовным содержанием». И носится он с ними изо дня в день, как бы дав обет носить вериги во всякие сезоны, без различия температур последних. Попробуйте остановить его, чтобы справиться о ценности его книг.

— Нет, — как-то заботливо ответит он, — вам не купить их.

И в этом случае ответ его можно оправдать даже с чисто коммерческой точки зрения. Если бы он запросил с вас, лица ему неизвестного, 25 рублей, вам бы могло показаться, что и 15-то дать будет дорого; а он отлично понимал, что для любви и всякого увлечения законы не писаны и деньги глаз и ума не имеют. Но попадется ему любитель и с благодарностью купит. Отличаясь настойчивым терпением, не навязывая своего товара всякому встречному, он с любовью смотрел на свое дело, совершая ежедневные путешествия по нескольку верст. Если же найдется любопытный и спросит его о причине многократных и тяжелых путешествий, он невозмутимо ответит:

— Иго бо мое благо, и бремя мое легко есть.

*

Семен Савельевич, тоже букинист, о котором я не могу умолчать. Старик высокого роста, физиономия выразительная: держал себя прилично, когда был трезв. Торговал в воротах Греческого монастыря и у Сухаревой. Его специальность составляли беллетристика и толстые журналы, что и сам любил читать. С ним вышел любопытный случай.

По причине стройки Исторического музея* вербная торговля была переведена на Смоленский рынок; я, не желая удаляться от центра города, снял место в манеже, где, хотя и была только полковая музыка, с платою за вход 30 копеек, публики было много, и я торговал отлично. На Смоленском же рынке дождь положительно убил всю торговлю, книжники тоже потерпели большие убытки. В следующем году, еще до вербной торговли, именно на масленице, понабралось в манеж немалое количество нашего брата, я же, опять имея свои соображения, пренебрег на этот раз манежем, прямо рассчитывая, что разнообразие и многочисленность обещанных там увеселений, да еще блины отвлекут публику от книжного товара. Семен Савельевич рассуждал совсем иначе. Он имел в виду, кроме пользы от торговли, не оставить без внимания и даровые зрелища. Я захожу туда в самый разгар масленицы. Подхожу и к приятелю. Смотрю, он заметно выпивши и ковер расстилает за прилавком.

— Как дела, Семен Савельевич?

— Без почина. 30 рублей расхода. Хочу кувыркаться, авось публика не оставит и меня без внимания!

*

Я уже упоминал некоего Картоуса. Это был человек угрюмый, по-своему серьезный, в словах повелительный, маленького роста. Происходил он из дворовых и отлично умел копировать барские манеры и разные привычки их. Его торговля изображала собою нечто вроде книжной ловушки. Как он, так и жена его, тоже маленькая, сотрудничавшая ему в коммерческих фокусах, зачастую бывали выпивши. Проделывали они такие операции. Идет его старуха, разумеется, где-нибудь в более или менее людном месте; несет книгу, бог знает из чего сфабрикованную, а сзади тащится Картоус, как человек якобы посторонний, похожий на барышника.

— Эй, старуха! Продаешь, что ли, книгу-то?

— Отстань, пьяная рожа, — огрызается сотрудник. — Не ты покупатель!

— Да покажи, ведьма! — И вытащит у нее книгу. Посмотрит. — Берешь два с полтиной?

— Отвяжись! Лучше на Никольскую отнесу, там больше дадут. Книга редкая.

Смотришь, кто-нибудь из прохожих и приобретет эту редкость рублей за пять. Обоим польза хорошая.

Однажды, вероятно для разнообразия, такой же фокус производили они на другой манер.

— Ты, бестия, где-нибудь украла эту книгу и не хочешь показать! — расходился Картоус.

Кто-то из прохожих, увидав такую сцену, и отправил обоих супругов в Тверскую часть.

Письмоводитель спрашивает их:

— Вы как сюда попали?

— Да вот какой-то барин препроводил нас сюда за нашу же собственность, — поясняет Картоус.

Как-то на Сухаревском рынке кто-то купил у Картоуса книгу и дал ему десятирублевую бумажку, рассчитывая получить сдачу. Картоус пошел менять ее, оставив старуху при товаре. Покупатель долго ждал. Наконец уже к вечеру Картоус возвращается, но, не на радость владельца красненькой бумажки, пьяный, что называется, лыка не вяжет. Хозяйкою товара заявляется супруга, и покупателю пришлось убираться без денег и без товара, во избежание дальнейших неприятностей от пьяных продавцов.

Один профессор догадался тому же Картоусу оставить на комиссию для продажи одну ценную книгу. Ходил, ходил к нему, но, кроме отборной ругани, ничего не мог добиться.

*

Был продавец книг по прозванию Асмодей,* молодой человек, лицо полнолуние напоминало, всегда полубритое. Носил черную шинель с капюшоном, который прозвали крыльями. Он совсем не знал грамоты, даже читать не умел. Но он так свыкся с книгами, что умел определять их по формату, по шрифту и по виду печати. Покупал же все оптом, как макулатуру, ценя только количество, и продать умел что угодно. В книгах же неполных, разбитых умел, где следует, подчистить, подскоблить, чтобы незнающему всучить за полную. Нередко его покупатели, не знавшие, что, например, «Юрий Милославский», «Последний Новик» или «Басурман» и т. д. состоят не из одной части, а из двух, трех и более, к нам приходили подбирать недостающие у них части, за что и платили иногда дороже полного экземпляра.

Случалось, что Асмодей где-нибудь в трактире за чаем или бутылкою пива возьмет в руки какую ни на есть книжонку, как будто читает ее, громко, с чувством и толком декламируя наизусть, например, «Убогую и нарядную» Некрасова или что-нибудь подобное. Какой-нибудь малограмотный мужичок, тронутый мнимым чтением Асмодея, возьмет да и купит у него копеек за 20 что-нибудь вроде «Ветеринарного журнала». Вообще книгу солидную, потолще, притащит домой, читает ее до поту лица. Спросит его кто-нибудь:

— Хороша ли книжка?

— Хороша-то хороша, да только все о конях писано.

Тот же Асмодей почти ежегодно отправлялся пешком в Нижний, на ярмарку, а не то в Харьков. Заберет с собою товар и пойдет разносить свою литературу по городам и весям. В заключение не могу умолчать, что многие сомневались в его безграмотности, тем не менее никто не видел его читающим что бы то ни было.

*

Все лица, которых я старался изобразить перед терпеливым читателем, как умел, занимались исключительно книжной торговлей и ничем другим. Эта профессия составляла единственный источник их жизни и даже самую жизнь. Распродав иногда весь товар свой, истратив последние гроши на трактирные развлечения или на удовлетворение необходимых потребностей, они ни о чем больше