Главный дом вместе со всем третьим этажом второго занимали мать моя вместе со своими четырьмя сыновьями и Семен Петрович, еще холостой; в нижнем этаже помещалась контора нашей фирмы и кухня; бельэтаж второго дома служил местопребыванием Ивану Петровичу с его женой, Александрой Николаевной, и двумя детьми, Петей и Анютой, моими сверстниками и первыми друзьями. Хозяйство было общее, но семейство Ивана Петровича в будни кушало отдельно на своей половине и только по праздникам приходило обедать с нами наверх. Впрочем, Иван Петрович один нередко и в будни приходил к нам ужинать, внося с собой своеобразное оживление.

Бельэтаж главного дома выходил на улицу тремя большими, высокими и светлыми комнатами — залой и двумя гостиными. По обычаю того времени, они предназначались исключительно «для парада», то есть для приема гостей. В будничные дни эти покои, лучшие во всем доме, веселые и приветливые, особенно когда их озаряло солнце, казались никому не нужными и представляли из себя пустыню. Редко кто заглядывал в них; не было даже принято, чтобы мне, ребенку, там побегать и порезвиться.

За гостиными следовала довольно обширная столовая и небольшой отцовский кабинет, около которого шел коридор, соединявший посредством вышеупомянутой лесенки бельэтаж главного дома с третьим этажом дома во дворе. Эти комнаты были застройкой, заполнявшей существовавший когда-то промежуток между двумя домами, и стояли на каменных столбах. Под ними было пустое пространство, служившее чем-то вроде сарая.

Настоящие жилые комнаты, отличавшиеся сравнительно скромными размерами, низкими потолками и небольшими окнами во двор, занимали именно третий этаж второго дома. Тотчас за лесенкой налево была спальня моей матери, бывшая ее супружеская, та самая, в которую меня водили ночью прощаться с умиравшим отцом; в более дальних комнатах помещались Семен Петрович и прислуга.

Но возвратимся назад.

Парадная лестница, прямая и порядочно крутая, спускалась из передней к крыльцу, выходившему во двор. Особой презентабельностью она не отличалась, хотя стены ее были расписаны лесными ландшафтами с пастушками, овечками, оленями и райскими птицами. Помещаясь в холостой деревянной пристройке, она не отоплялась, и зимой на ней было так же холодно, как снаружи. Над лестницей была такая же холодная галерея, открывавшаяся в залу. Для чего, собственно, она была выстроена, я не знаю; в нее почти никогда никто не ходил, только осенью, ненадолго, туда ставили банки с вареньем да два раза, во время свадебных балов, сажали музыкантов. С наступлением первых холодов дверь в галерею замазывалась наглухо.

Парадные комнаты украшались стеклянными шкафами с полками, на которых расставлено было немало вещей, ценных по воспоминаниям, — тех иногда дорогих безделушек, которые имели историческое отношение к жизни их владельцев. Среди раззолоченных чашек, расписанных табакерок, тех маленьких флакончиков, которые когда-то на цепочках носились дамами на мизинце левой руки, вееров слоновой кости, бронзовых курилен разных форм, хрустальных, узких, с густой позолотой кубков для цветов и букетов и других предметов были подарки и подношения родных и близких лиц, давно отошедших в вечность.

В первой гостиной стояли большие английские часы Benjamin Ward с механикой. Фасад их представлял сельский вид с ветряной мельницей, водопадом, рекою и мостом. Несколько раз на дню часы перед боем играли музыкальные пьесы, причем все приходило в движение: мельница вертела крыльями, водопад струился, река текла, плыли лебеди, а по мосту шли пешеходы и ехали верховые. Эта занятная игрушка была первым предметом моих детских восторгов. Мне смутно припоминается, словно сквозь сон, что еще отец меня подносил к ней на руках. Во второй гостиной, над большим диваном, висели большие масляные портреты моего отца и его первой супруги.

Детская жизнь редко отличается разнообразием. Да тогда и не заботились так о развлечении детей, как теперь, и, например, в течение всего описываемого здесь времени меня ни разу не возили в театр. Жизнь моя протекала спокойно и ровно среди привычной обстановки, остававшейся неизменной изо дня в день, из года в год. Поэтому хронология в моих воспоминаниях не играет никакой роли. В памяти осталась лишь общая картина, а какая подробность ее запечатлелась раньше, какая позже, — для меня трудно было бы установить без посторонних справок.

Детская моя помещалась в мезонине, на высоте третьего этажа, и выходила на Малую Якиманку двумя окнами, из которых открывался великолепный вид на всю восточную окраину Москвы. На переднем плане, за каменными стенами и тесовыми заборами, виднелись сады со старыми липами, доставлявшими гостеприимный приют стаям галок и ворон, свивавшим на толстых сучьях просторные гнезда тем более беспрепятственно, что движение и езда по нашей Малой Якиманке были так незначительны, что забывалась ее близость к улицам, более людным и шумным. Из зелени кое-где проглядывали крыши и верхние этажи невысоких домов и прихотливые верхушки беседок. За ними видна была Большая Полянка с двигавшимися по ней экипажами и пешеходами. За нею вдаль уходила бесконечная панорама церквей, зданий и садов. На крайней левой стороне, как на ладони, возвышался Кремль со своими башнями, соборами и дворцами. В царские дни, когда палили из пушек с Тайницкой башни, я любил, бывало, следить, как сперва появится клубок дыма, а затем уже, чрез известный промежуток времени, грянет шум выстрела…

Легкая тесовая перегородка отделяла мою детскую от соседней комнаты, где брат Миша устроил себе «библиотеку». Составляли эту библиотеку книги, случайно приобретенные у [репетитора] Карла Ивановича; они были красиво расставлены на простых садовых зеленых этажерках и не имели, кажется, никакого другого назначения, кроме декоративного.

Небольшой коридор, упиравшийся с обеих сторон в чердак, отделял детскую и библиотеку от двух подобных же комнат, выходивших окнами на противоположную сторону. Вид отсюда был некрасив на крышу нашего второго дома, на двор с садом и переулок, вдоль которого тянулся двухэтажный корпус нашей фабрики. Даль была заслонена домами. В этих комнатах жили братья мои, Миша и Володя, первый на девять, второй на двенадцать лет старше меня. Для меня было большим удовольствием забраться к ним в их отсутствие и рассматривать новые для меня предметы — мебель, часы, книги, а также развешанные по стенам картинки, литографии и оружие.

Из мезонина вниз вела высокая и крутая лестница, памятная мне тем, что я летал по ней неоднократно и однажды даже вывихнул себе руку.

При доме был порядочный сад и двор с баней, кладовой, сараем и конюшней. Мы держали тогда лошадей пять: одну парадную выездную пару, пару другую попроще и одиночку. Баня представляла небольшой деревянный домик между садом и переулком, но на