первое напоминание, что это был не вполне обычный разговор, — сует клочок бумаги с нашим номером в карман. — Я позвоню тебе, Кейт.

Когда он уходит, моя дочь издает полный драматизма вздох и поворачивает голову вслед за Тейлором:

— О мой бог! Да он красавчик.

Медсестра, проверяющая, нормально ли работает капельница, улыбается:

— И не говори, милая. Была бы я лет на тридцать моложе…

Кейт поворачивается ко мне, сияя улыбкой:

— Как думаешь, он позвонит?

— Может быть, — отвечаю я.

— И куда, по-твоему, мы с ним пойдем?

Я вспоминаю, как Брайан говорил, что Кейт будет ходить на свидания… в сорок лет.

— Давай двигаться мелкими шагами, — предлагаю я, но внутри у меня все поет.

Мышьяк, напустив свои чары, в конце концов привел Кейт к ремиссии, но подорвал ее силы. Тейлор Эмброуз оказался лекарством совершенно иного сорта — напустив чары, он укрепил Кейт. Это стало привычным: в семь вечера звонил телефон, Кейт срывалась из-за стола и пряталась в кладовку с переносным аппаратом. Мы убирали на кухне после ужина, проводили время в гостиной и готовились ко сну под хихиканье и шепот затворницы. Потом она вылезала из своего кокона, раскрасневшаяся и сияющая, первая любовь трепетала крылышками колибри в пульсе у нее на горле. Каждый раз, как это происходило, я не могла оторвать глаз от дочери. Не то чтобы Кейт была такой уж красавицей, хотя она довольно хороша собой; просто я никогда не позволяла себе верить, что увижу ее взрослой.

Однажды вечером после очередного телефонного марафона я иду следом за ней в ванную. Кейт смотрит на себя в зеркало, выпячивает губы, изгибает брови, встав в призывную позу, и проводит рукой по волосам — после химии они утратили волнистость, растут густыми пучками, и она укладывает их муссом так, чтобы выглядеть, будто только что встала с постели. Кейт подносит к лицу ладонь, словно проверяет, не посыпались ли у нее снова волосы, и спрашивает:

— Как думаешь, что он видит, когда смотрит на меня?

Я встаю у нее за спиной. Она не мое отражение в зеркале — таким был бы на ее месте Джесс, — и тем не менее, если поставить нас рядом, сходство заметно. Оно заключается не в очертании рта, а в том, как поставлены губы, что они выражают, и еще нас роднит серебрящаяся в глазах суровая решимость.

— Думаю, он видит девушку, которая понимает, через что ему пришлось пройти.

— Я почитала в Интернете про ОМЛ, — говорит она. — У его лейкемии довольно высокий процент излечения. — Кейт поворачивается ко мне. — Если тебя больше, чем собственная жизнь, заботит, выживет ли кто-то другой… это и есть любовь?

Мне вдруг становится трудно вывести ответ наружу сквозь узкий туннель горла.

— Точно.

Кейт открывает кран и умывает лицо с пенкой. Я даю ей полотенце, а она, поднимая голову из полотенечного облака, произносит:

— Случится что-то плохое.

Я в тревоге смотрю на нее, ища ключ к разгадке.

— В чем дело?

— Ни в чем. Просто так всегда бывает. Если в моей жизни появляется что-нибудь такое хорошее, как Тейлор, значит придется за это платить.

— Ничего глупее в жизни не слышала, — привычно отмахиваюсь я, хотя в ее словах есть доля правды. Каждому, кто считает, будто люди обладают властью над тем, что предлагает им жизнь, нужно провести денек в шкуре больного лейкемией ребенка. Или его матери. — Может быть, ты наконец получишь передышку, — добавляю я.

Через три дня после очередного проверочного анализа гематолог сообщает, что в крови у Кейт снова обнаружены промиелоциты, а это первый шаг вниз по склону к рецидиву болезни.

Я никогда не подслушивала, по крайней мере специально, до того вечера, когда Кейт вернулась домой после первого свидания с Тейлором — они ходили в кино. Она на цыпочках прокрадывается в спальню, садится на постель сестры и спрашивает:

— Ты не спишь?

Анна со стоном переворачивается.

— Уже нет. — Сон слетает с нее падающей на пол шелковой шалью. — Как прошло?

— Вау! — Кейт заливается смехом. — Вау!

— Как вау? Как хоккей во рту?

— Какая же ты противная, — шепчет Кейт, но по голосу слышно, что улыбается. — А он и правда здорово целуется. — Она, как рыбак, забрасывает крючок с наживкой.

— Иди ты! — В голосе Анны звенит ликование. — И как это было?

— Как полет, — отвечает Кейт. — Клянусь, ощущение такое же!

— Не понимаю, как связан полет с тем, что тебя кто-то обслюнявит.

— Боже, Анна, при чем тут слюни!

— А какой Тейлор на вкус?

— Попкорн. — Кейт смеется. — И парень.

— Откуда ты знала, что нужно делать?

— Я не знала. Это просто случилось само собой. Как ты играешь в хоккей.

Последние слова имеют для Анны хоть какой-то смысл.

— Ну, я чувствую себя очень хорошо, когда играю.

— Ничего-то ты не понимаешь. — Кейт вздыхает.

В комнате происходит какое-то движение. Я представляю себе, что она раздевается. Интересно, не посещают ли сейчас такие же фантазии Тейлора? Взбивает подушку, откидывает одеяло, шуршит простыня — Кейт забирается в кровать и переворачивается на бок:

— Анна…

— Ммм…

— У него шрамы на ладонях от синдрома «трансплантат против хозяина», — тихо произносит Кейт. — Я чувствовала их, когда мы держались за руки.

— Было страшно?

— Нет, — отвечает Кейт. — Просто мы были одинаковые.

Сперва мне не удается убедить Кейт согласиться на трансплантацию стволовых клеток периферийной крови. Она отказывается, потому что не хочет ложиться в больницу на химию, не хочет шесть недель сидеть в изоляторе, когда можно было бы гулять с Тейлором Эмброузом.

— Это твоя жизнь, — говорю я ей, и она смотрит на меня как на сумасшедшую.

— Вот именно.

В конце концов мы приходим к компромиссу. Онкологи позволяют Кейт начать химиотерапию амбулаторно для подготовки к пересадке трансплантата от Анны. Она соглашается дома носить маску. При первых признаках ухудшения показателей ее госпитализируют. Врачи не слишком довольны, они беспокоятся, не окажет ли это влияния на всю процедуру, но, как и я, понимают, что Кейт достигла возраста, когда может торговаться, проявляя свою волю.

Как оказалось, все эти тревоги перед разлукой были напрасными, потому что Тейлор пришел на первый же амбулаторный сеанс химиотерапии.

— Что ты тут делаешь?

— Кажется, я просто не мог остаться в стороне, — отшучивается он. — Здравствуйте, миссис Фицджеральд. — Тейлор садится на стул рядом с Кейт. — Боже, как хорошо сидеть тут, не прицепленным к капельнице!

— Не напоминай, — бурчит Кейт.

Тейлор кладет ладонь ей на руку:

— Давно ты начала химию?

— Только что.

Тейлор встает и пересаживается на широкий подлокотник кресла Кейт, берет с ее коленей рвотный тазик.

— Спорим на сто