драматическую картину, которую вы нам набрасываете, мистер Александер, у доноров существуют базовые права, меры безопасности, вписанные в медицинскую практику, чтобы высшее благо не вкатало в асфальт пионеров, которые помогли его создать. В США накопилась большая и отвратительная история нарушений принципов добровольного согласия, что привело к появлению законов, касающихся экспериментов над людьми. Это защищает нас всех от использования в качестве лабораторных крыс.

— Тогда скажите нам, — говорит Кэмпбелл, — сквозь какие щели в этом законе, черт возьми, умудрилась проскочить Анна Фицджеральд?

Когда мне было всего семь месяцев, наши соседи по кварталу устроили у себя во дворе вечеринку. Она проходила именно так, как вы себе представляете: желе в стаканчиках, груды нарезанного кубиками сыра и танцы на проезжей части под музыку, несущуюся из стереосистемы в чьей-то гостиной. У меня, конечно, нет личных воспоминаний об этом — я была посажена в ходунки, которые производили для младенцев до того, как те начали переворачивать их и разбивать себе головы.

В любом случае я перемещалась в ходунках между столами и смотрела на других детей, так гласит история, и внезапно будто потеряла опору. Улицы в нашем квартале идут под уклон, колеса ходунков вдруг завертелись быстрее, и я уже не могла управиться со своей каталкой. Я с ветерком пролетела мимо взрослых, проскочила под барьером, который установили копы в конце дороги, чтобы закрыть ее для движения транспорта, и понеслась прямо к забитому машинами главному проспекту.

Но тут, откуда ни возьмись, появилась Кейт. Она побежала за мной. Ей как-то удалось схватить меня сзади за рубашонку буквально за миг до того, как я попала бы под колеса «тойоты».

Время от времени кто-нибудь в нашем квартале вспоминает эту историю. Для меня же это время, когда Кейт спасала меня, а не я ее.

Мама получает первую возможность выступить в роли адвоката.

— Доктор Берген, давно ли вы знаете мою семью?

— Я работаю в больнице Провиденса уже десять лет.

— В продолжение этого времени, когда вас знакомили с некоторыми аспектами лечения Кейт, что вы делали?

— Разрабатывал план действий согласно рекомендациям, — отвечает он, — или альтернативный, если это было возможно.

— Занимаясь этим, упоминали ли вы в каком-нибудь пункте своего отчета, что Анна не должна участвовать в лечении?

— Нет.

— Вы когда-нибудь утверждали, что это заметно повредит Анне?

— Нет.

— Или подвергнет ее саму серьезной медицинской опасности?

— Нет.

Может быть, в результате не Кэмпбелл окажется моим рыцарем на белом коне, а мама?

— Доктор Берген, у вас есть дети? — спрашивает она.

Врач поднимает взгляд:

— У меня есть сын. Ему тринадцать.

— Рассматривая различные дела в комитете по этике, вы когда-нибудь ставили себя на место пациентов? Или еще лучше, на место их родителей?

— Ставил, — признается он.

— Если бы вы оказались на моем месте, — продолжает мама, — и комитет по медицинской этике передал бы вам листок бумаги с предписанными действиями, которые спасут жизнь вашему сыну, вы стали бы оспаривать предложенный план… или просто ухватились бы за выпавший вам шанс?

Он не отвечает. Да это и не требуется.

Судья Десальво объявляет второй перерыв. Кэмпбелл говорит, что нужно встать и размять ноги. Поэтому я тащусь за ним, прохожу мимо мамы и чувствую у себя на талии ее руку, которая тянет меня за футболку, выбившуюся сзади из-под пояса. Мама терпеть не может девиц-спагетти в топиках на тонюсеньких бретельках, которые приходят в школу в лифчиках от купальников и в мини-юбках, словно явились на пробы для съемок в клипе Бритни Спирс, а не на урок математики. Я почти слышу ее голос: «Пожалуйста, скажи мне, что эта штука села при стирке».

На половине рывка она понимает, что, может быть, не стоило ей этого делать. Я останавливаюсь, и Кэмпбелл тоже, мамино лицо краснеет.

— Извини, — произносит она.

Я кладу ладонь поверх ее руки и заправляю футболку в джинсы, где ей и положено быть. Смотрю на Кэмпбелла:

— Встретимся снаружи?

Он одаривает меня взглядом, в котором ясно читается: «Плохая идея», но кивает и идет дальше по проходу. Мы с мамой остаемся почти одни в зале суда. Я наклоняюсь и целую ее в щеку.

— Ты очень хорошо выступала, — говорю я, не зная, как сказать то, что на самом деле хочется: люди, которых ты любишь, способны удивлять тебя каждый день. Может быть, кто мы, определяется не столько нашими поступками, сколько тем, на что мы способны, когда меньше всего ожидаем этого от самих себя.

Сара

2002 год

Кейт знакомится с Тейлором Эмброузом, когда они сидят рядом на капельницах.

— Ты почему здесь оказался? — спрашивает она, и я мигом отрываю взгляд от книги.

Не припомню, чтобы за все годы амбулаторного лечения Кейт хотя бы раз сама завела с кем-нибудь разговор.

Мальчик, с которым она вступила в беседу, не намного старше самой Кейт, ему, наверное, лет шестнадцать против ее четырнадцати. У него пляшущие карие глаза, поверх лысой головы надета кепка с длинным козырьком.

— Тут бесплатные коктейли, — отвечает он, и ямочки у него на щеках углубляются.

С усмешкой глядя на пакет с тромбоцитами, которые в нее вливают, Кейт говорит:

— Счастливый час.

— Я Тейлор. — Он протягивает руку. — ОМЛ[35].

— Кейт. ОПЛ.

Парнишка присвистывает и изгибает брови:

— О! Это редкость.

Кейт ерошит рукой короткие волосы:

— Разве не все мы тут такие?

Я удивленно наблюдаю за милой сценой. Кто это флиртует? И что случилось с моей маленькой девочкой?

— Тромбоциты, — произносит Тейлор, тщательно изучив этикетку на пакете с капельницы. — У тебя ремиссия?

— По крайней мере, сегодня. — Кейт смотрит на стойку с его капельницей, там висит говорящий сам за себя черный пакет, в каких скрывается «ситоксан». — Химия?

— Да. По крайней мере, сегодня. Так-то, Кейт.

Как бывает с шестнадцатилетними подростками, он напоминает худого поджарого щенка с костистыми коленями, толстыми пальцами и выпирающими скулами. Парнишка складывает на груди руки, мышцы напрягаются, я понимаю, что он делает это намеренно, и пригибаю голову, пряча улыбку.

— Чем ты занимаешься, когда не находишься в больнице Провиденса? — спрашивает Тейлор.

Она задумывается, а потом изнутри наружу лучом света пробивается улыбка.

— Жду, когда случится что-нибудь и мне придется вернуться.

Это веселит Тэйлора.

— Может, будем иногда ждать вместе? — Он протягивает ей пакетик от стерильной салфетки. — Напишешь мне свой номер?

Пока Кейт корябает на нем цифры, капельница Тейлора начинает пикать. Приходит медсестра и отключает ее.

— Можешь идти, Тейлор, — говорит она. — Где твоя машина?

— Ждет внизу. Я готов. — Он встает с мягкого стула медленно, как больной, —