Когда пламя наконец взялось за него, Джоджо вспомнил, что у него не осталось сигарет, и усмехнулся, подумав о том, что когда-то они были у него, но запаливать их было решительно нечем.

— Вот так мир! — проревел он, радуясь огню, объявшему его с ног до головы. — Вот так чертов цирк!

А лес все длился и длился, не желая заканчиваться, — по крайней мере, так казалось Теодоре Кевинью. Она сочла бы себя заблудившейся, если бы в принципе знала, куда идет: шла уже несколько часов кряду, сквозь лиловую рассветную мглу, в раннее утро нового дня, стрелявшее лучами белого света сквозь густые зеленые верхушки деревьев. Туфли Теодора выбросила давным-давно и теперь шагала босиком по веткам, опавшей листве и прохладной грязи. Нигде в этом лесу она не видела ни белок, ни птиц: те не парили в небе, заявляя о себе трелями, и не вили гнезд. Теодора была совсем-совсем одна. Странно, конечно, хотя и рядом не стоит со всем остальным, что она повидала за несколько последних дней. Бывают такие странности, каких сколько ни переживи, — не привыкнешь.

Она никак не могла найти Джоджо, вот что плохо. Только что они стояли вместе на церковном крыльце — и вот она одна-одинешенька, посреди леса. Поначалу она пыталась найти обратную дорогу к церкви, но теперь решила, что особой разницы между северным и южным направлениями нет. Неважно, в какую сторону идти, главное — продолжать идти в принципе. Она боялась, что, если остановится, больше не сможет двигаться, просто укоренится в земле и станет частью безжизненного пейзажа. И потому шла дальше.

В середине дня солнце стало ярким, и она вышла на большую поляну. Несколько десятков человек молча бродили вокруг, разбирая палатки и загружая массивные черные сундуки в повозки. Рядом с одной из повозок сидели карлик и тучная женщина с сигарой и фляжкой, а вокруг прыгала обезьяна, хотя ее почти не замечали. Теодора остановилась в стороне от поляны, скрытая окружавшими ее деревьями, и смотрела, как чья-то высокая бородатая фигура вышла из стоявшей последней палатки, крепко прижимая к груди книгу в кожаном переплете, и исчезла в лесу на другой стороне. Как и обезьяна, бородач тоже был проигнорирован трудящимся балаганным народцем.

Мысль присоединиться к ним испугала Теодору. Привалившись к коре дерева, за которым пряталась, она представила, как убегает с цирком — в ее-то возрасте! Может, подумала она, смысл и есть. Может, есть другие города по образу и подобию Литчфилда, другие миниатюрные изолированные преисподние в глуши, куда она могла бы направить стопы и где-то там начать новую жизнь, полную страха, любви, слез и смерти.

Из толпы балаганщиков вдруг выскочила маленькая темная фигура — мальчишка лет пяти-шести, отчаянно размахивающий ручками-ножками и стремительно бегущий точно в ее сторону, к деревьям. Он был покрыт волосами с головы до пят, а кроме того, полностью обнажен. Теодора прикусила губу, нервно вцепившись ногтями в кору дерева. Мальчик бросился к ней, едва касаясь ногами земли, его маленькие волосатые ручонки остервенело загребали воздух.

Мальчик жалобно плакал на бегу, шерсть на его лице слиплась во влажные комки.

Теодора приготовилась к неизбежному — к тому, что люди, которые побегут за ним, будут кричать, ругаться и чуть ли не с пеной у рта пытаться схватить его своими злыми руками…

Но никто за ним не побежал. Мальчик добрался до деревьев и прыгнул в тенистый лес — знай себе хрустели ветки и шуршали мертвые коричневые листья у него под ногами. Теодора ждала, затаив дыхание и беззвучно плача. Наконец она пустилась следом за ним.

Она нашла его дрожащим под одеялом из влажных заплесневелых листьев. Мальчик обхватил себя руками в попытке согреться, его ноги подергивались даже во сне — он спал, но продолжал бежать. Ее сердце болело за него, но она шла медленно, осторожно. Не хотела спугнуть его.

Коснувшись плеча мальчика, Теодора заставила его вздрогнуть. Его глаза распахнулись, и он взвизгнул, выкарабкиваясь из листьев, в которых зарылся.

Теодора потянулась к нему и сказала:

— Не бойся! Всё в порядке. Всё в порядке…

Мальчик поднялся на ноги. Его взгляд метался между Теодорой и протянувшейся на многие мили кругом (может, вообще бесконечной) чащей.

Она протянула ему руку с грустной улыбкой.

— Всё в порядке, Джоджо. Я твой друг. Правда.

Джоджо открыл рот, словно хотел что-то сказать, но промолчал. Зубы у него были коричневые. Из его глаз снова потекли слезы.

Он все-таки взял ее за руку.

После того как стемнело, они немного поспали. Теодора села у толстого дуба, а ее маленький спутник положил голову ей на колени.

Она резко очнулась от яркого сна, чьи образы мгновенно улетучились. Мальчик смотрел на нее с колен, и его глаза блестели в лунном свете.

Она потянулась, зевнула и попросила Джоджо подождать ее, никуда не уходить, а сама отбежала в лес по малой нужде. Когда она вернулась, паренек сжался в испуганный комок — словно решил, что она его бросила.

Теодора заключила мальчика в крепкие объятия. Они простояли так довольно долго.

А потом пошли дальше.

В слабом туманном свете утра их глазам предстала пропасть. Хорошо, что рассвело: в кромешной тьме ночи они вполне могли бы махнуть за край, не глядя.

Выйдя из-за деревьев, женщина и мальчик застыли, держась за руки, на краю обрыва — на шестифутовом выступе, что нависал над пустотой. Впереди, насколько хватало глаз, простиралось лишающее одним своим видом дара речи великое ничто — от горизонта до горизонта. Голубовато-белесый туман клубился в выскобленной раковине реальности.

Теодора и Джоджо нашли край света.

Она все тут же поняла. После Литчфилда ничего не было. Вообще ничего. Никогда она не бывала в Сент-Луисе, никогда Джоджо не ставил на лошадок — ни в Хот-Спрингс, ни где-либо еще. Существовал один только Литчфилд. Дело было не только в том, что маг не позволял им уйти, — они попросту не могли.

Теодоре захотелось рассмеяться, и она рассмеялась. И смеялась долго-долго. Пока она веселилась, Джоджо уселся на край обрыва и стал мотать волосатыми ножками над пустотой. Посидев так какое-то время, он встал и с виноватым видом похлопал себя по животу.

— Голоден? — спросила она охрипшим от хохота голосом. — Я тоже.

Она снова взяла его за руку, и они углубились в лес.

Сидя на поваленном дереве рядом с ярко-зеленым кустом, они рвали пригоршнями растущие на нем алые ягоды и ели. Губы Теодоры были испачканы соком. Шерсть на лице Джоджо слиплась.

Наевшись, он впервые заговорил с ней.

— Кто я такой?

— Мальчик, — ответила она. — Просто мальчик.

— А мистер Эшфорд сказал…

— Забудь, что он сказал, — отрезала она. — Просто забудь этого плохого человека.

Они молча отдохнули и продолжили путь в прохладном вечернем сумраке.