Мне очень больно. Тело гниёт. Знаешь, Клео, я чувствую это так отчётливо. Врачи так хлопочут надо мной, а я чувствую, как внутри сгнившее мясо отваливается от моих костей. Они режут меня на части, пытаясь искоренить гниль, но секрет в том, что я сам – одна сплошная гниль. Мне так страшно, Клео.

Я перестал отличать явь ото сна. Иногда я теряюсь в кошмаре и пытаюсь закричать, но никак не могу услышать собственный голос. Он словно не может преодолеть барьер сновидения, и я остаюсь запертым в этой клетке, где единственным спутником остается лишь непрекращающаяся боль.

Иногда мне кажется, что это мое последнее наркотическое видение, иллюзия, которую мозг показывает перед смертью. Когда оно началось? Может, еще тогда, когда я жил в подвале. Знаешь, Клео, это было бы резонно. Ведь это значит, что я никогда не был никому нужен. Никем не найденный, живущий в собственных испражнениях, я умираю в полном одиночестве.

Знаешь, Клео, она перестала приходить. Да, я сам сказал ей уйти, но я так хочу ее увидеть. Всегда хотел. Я знаю, что не нужен ей – так же, как не был нужен боссу, так же, как не нужен тебе. Но Клео, я так хочу увидеть ее ещё раз. Мне кажется, что я видел что-то родное в ее глазах. Что я разглядел в них сочувствие. Ко мне. Мне кажется, что я – боже, что за дурость! – увидел там волнение за меня. Любовь. Не ту, что вспыхивает между мужчиной и женщиной, нет, какую-то другую. Быть может, я знаю слишком мало слов, чтобы описать природу этого чувства.

Какой же я идиот. Каждый раз попадаюсь на это. На собственное желание почувствовать, что небезразличен кому-то. Кому? Зачем? Умирающий наркоман, от которого несёт рвотой и гнилью. Почему я до сих пор верю, что ко мне применимо такое слово, как любовь?

Я знаю её от силы несколько дней. Почему я пытаюсь приписать ей какие-то чувства ко мне? Почему вглядываюсь во взгляд, надеясь увидеть – и видя! – тепло, обращённое ко мне? Я безнадежен, Клео.

Она больше не появляется. Я сказал ей выметаться, и она ушла. Первые дни я просто ждал, сидел молча, словно собака у двери, веря, что она придет. Но вскоре до меня начало доходить. Я начал ловить себя на том, что вспоминаю ее голос, и слезы льются по щекам – я так и не смог понять, были это мои воспоминания, или я просто придумал, как она говорила со мной этим ласковым голосом, как прикасалась ко мне. Знаешь, Клео, я все отчётливее понимаю, что она не придет.

Так же, как не приходишь и ты, Клео…

Выяснить что-либо еще у арестованной Лифшиц не удалось, и следов, ведущих наверх, так и не нашли, но с информацией, добытой сержантом, начались массовые аресты по всей стране. Полиция наконец-то начала теснить преступную банду к стене – даже в деле о серийном убийце они смогли арестовать двух из четырех причастных. На свободе остался исполнитель, о котором говорила Жаклин, и лидер группировки. Кристиан чувствовала, как подбирается все ближе, и пламя азарта охватывало ее. Не пугало даже то, что последние пару дней ей пришлось жить в участке – к счастью, никто не смог уличить ее в этом.

Она сидела перед мерцающим в темноте монитором и рассматривала фотографии, которые сделала у себя дома. Пытаясь вспомнить все те скудные знания, что у них в академии давали по АБК – анализу брызг крови – она приглядывалась к каплям на стенах, силясь понять, что так привлекло ее внимание. Алексис так и не сообщил ей результаты экспертизы, и сейчас ей были нужны любые догадки.

Слишком обширное основание пятна заставляло задуматься, что кровь не брызнула на стену сама – больше было похоже, что ее плеснули. Значит ли это, ее принесли с собой в какой-то емкости…

Она не сразу поняла, что дверь кабинета открыта. Резко подняв голову, Кристиан увидела сержанта, прислонившегося к косяку. На часах было шесть утра, и она на мгновение опешила.

– Что вы здесь делаете?

– Ловлю вас на месте преступления, – он улыбнулся, входя в кабинет и закрывая за собой дверь. – А если серьезно, то Алексис сказал, что в последнее время даже он уходит раньше, чем вы.

Выходит, она все же ошибалась в том, что никто не заметил. Фледель покачал головой, глядя на нее, как на провинившегося ребенка.

– Знал ведь, что, если просто спрошу, вы будете все отрицать. Неужели вы правда здесь ночуете?

– Просто не успевала кое-что закончить.

– Капитан, что бы это ни было, оно того не стоит. Тем более… – он отвел взгляд, но после все же твердо посмотрел ей в глаза. – Вы мне что-то не договариваете, да?

Кристиан замолчала. Она так скучала по нему. Фледель снова рядом, а она повторяет свои старые ошибки – идет по протоптанной дороге одиночества и недоверия. Он был не из тех, кто сразу же приставил бы за ней слежку – и заслуживал того, чтобы положиться на него.

– Я… Дома сейчас небезопасно.

– Что вы имеете в виду?

Она развернула к нему монитор. Несколько секунд осознания, и ужас промелькнул в его глазах.

– Вы хотите сказать, что…

– Да. Они были там.

– И вы решили жить здесь? А что же в дальнейшей перспективе? Вы же понимаете, что это место не безопаснее, и жить долго здесь не получится. Это уже второе покушение на вас после оперы.

– Мы прижали их к стене. Еще немного, и капкан захлопнется. Мы поймаем их, и тогда мне не придется прятаться.

– Я не могу вам позволить просто так подвергать себя опасности!

Что-то надрывное проскользнуло в его интонации, и Фледель стиснул зубы, смотря в пол. Слова, вырываясь из его рта, эхом отскакивали от стен.

– Я… – первый звук едва прорвался сквозь хрип. – Я всегда чувствовал вину за то, что произошло. Я отправил их на смерть, капитан.

Он вновь замолчал, не в силах сказать ни слова. Колючий ком встал в горле, и Кристиан поняла, что сама не может преодолеть сопротивление тишины. Властвуя над пространством, она словно заключила их в свой маленький мучительный мирок.

Кристиан неуверенно протянула руку и положила ее на ладонь Фледеля. Он не поднимал взгляда, но его сжатый кулак расслабился, и он медленно переплелся пальцами с ее бледной, худой рукой. В тот момент это казалось правильным;