– Я пытаюсь собрать коллекцию деда – подлинную. Она рассеяна по всему миру, я вышел примерно на половину того, что ему принадлежало. Вот потихоньку и скупаю, где продают. А если не соглашаются, то жду и увеличиваю свое предложение.

Саша вспомнила, что ее как током пронзило, когда она на одном из аукционов, где продавался Отто Дикс от Ильи, вдруг увидела картину из коллекции деда.

Той самой, которая стоила ему жизни.

Она боролась с искушением купить ее – и в итоге отказалась от этой мысли.

Какой смысл пытаться вернуть то, что уже ушло в прошлое навсегда? Даже если она соберет все, что у него было (а этого она точно никогда не сделает, потому что помнит только некоторые картины), то разве это воскресит дедушку?

То-то и оно.

Однако она понимала, почему Хорст желает обрести коллекцию своего деда: потому что для многих прошлое важнее, чем будущее.

И для нее тоже?

Вот на что шла его доля выручки от картин.

– Привет, как дела? – спросила Саша, проскальзывая в мастерскую: сын был в детском саду, а она сама только что завершила разговор с потенциальными ассистентками – ей требовалась как минимум одна, чтобы управляться с собственным благотворительным фондом, который она решила основать.

Так она сможет помогать большему количеству детей и гораздо эффективнее.

– Гм, Пехштейн почти готов, – сказал муж, работавший над полотном немецкого экспрессиониста Макса Пехштейна.

Постояв за спиной супруга, Саша произнесла:

– А знаешь, я беременна.

Илья, увлеченный работой, не сразу понял, что она имеет в виду.

– Да, да, подожди, вот только здесь еще доработаю изгиб…

И вдруг, резко развернувшись, распахнув глаза, спросил:

– У нас будет еще один Иван Ильич?

Саша мягко улыбнулась:

– Ну или Ильинична.

УЗИ в самом деле показало, что ожидается девчонка, и Саша уже знала, как ее назвать: Лаурой – в честь ее собственной мамы.

Погибшей с отцом на Памире.

Неужели уже прошло почти десять лет?

Больше всего они опасались, что у Лауры тоже обнаружат порок сердца. Или легкого. Или печени.

Или чего-то другого.

Или даже сразу всего вместе.

Врачи заверили, что малышка абсолютно здорова.

Илья был на седьмом небе от счастья, Иван Ильич заявил, что сестренка будет его личная, а Саша все чаще и чаще с момента беременности видела один и тот же сон: бурные волны черного океана, разбивающиеся о скалы.

– Ты ведь сказал, что сделаешь все, что я захочу? – спросила она как-то мужа, и Илья почесал уже достаточно солидную лысину.

– Так и знал, что не надо было этого говорить. Кольцо с бриллиантом? Акции на миллион? Картина, в которой моделями будете ты и наша Лаура?

Саша знала, что он шутит: никакое кольцо с бриллиантом ей не требовалось, миллион она бы ни в какие акции не вложила, а передала бы на нужды своего благотворительного фонда.

– Нет, я просто подумала, что детям лучше расти в тиши. Вчера Ивана Ильича чуть не сбил какой-то лихач-турист на «Феррари», когда они с садиком ходили на море.

Турист был богатый соотечественник, к тому же изрядно пьяный.

Илья нахмурился, а Саша положила руку на живот, в котором калачиком свернулась их Лаура.

– Нам нужен свой дом.

– Это и так наш дом.

– Наш, но в Ницце. Давай уедем туда, к океану.

Туда, где черные волны бьются о скалы.

– Гм, ты прямо как Хорст – таинственность превыше всего!

– Я не Хорст, и мне наплевать на таинственность. Но я не хочу лишиться сына. А скоро и нашей дочери.

– У нас тут друзья.

– Они и останутся друзьями, они будут навещать нас, а мы их. Они ведь тоже не все в Ницце, вот Родриго с Сильвией и Родриго-младшим и Сильвией-младшей переезжают в провинциальную Бельгию.

– Ну да, слышал, будут жить около клиники для больных несовершенным остеогенезом.

– Ну а мы почему не можем переехать? В свой дом? Только мы и наши дети.

И картины, которым суждено быть написанными в их новом доме.

Илья наконец сдался.

– Но придется долго искать…

Саша успокоила его:

– Я уже нашла. И кстати, твоя идея изобразить меня, беременной Лаурой, просто гениальна!

Дом она, конечно же, присмотрела заранее: на скале, под которой простирались малодоступные или вовсе недоступные, вымытые за тысячи лет прибоем лабиринтообразные пещеры. Оттуда был виден Бискайский залив – старинный, надежной каменной кладки дом, раньше служивший маяком, но уже много лет назад переделанный под просторное жилище с винтовой лестницей в комнате и огромным круглым помещением наверху.

Заходя туда, Саша раскинула руки и сказала:

– Это все твое! Твоя новая мастерская. Нравится?

Илья, обойдя по скрипящему полу круглую комнату, из створчатых окон которой открывался удивительный вид в триста шестьдесят градусов и на запущенный сад, и на дорогу, и на деревушку вдалеке, и на океан (в тот день удивительно мирный), попросил:

– А можно, мы тут прямо сейчас и останемся.

Что ни говори, а иметь кое-какие свободные финансовые средства, позволившие купить им этот дом, пусть по причине своего расположения и не сопоставимый с особняками в Ницце, было приятно.

Первой картиной, которую Илья нарисовал в их новом доме-маяке, был портрет беременной на седьмом месяце Саши – в желтом платье, в стиле столь любимого ею Макса Бекмана.

Лаура появилась на свет точно в тот день, который назвали врачи: какая обязательная девочка. Впервые взяв дочь в руки, Саша поймала себя на мысли, что вертит ее, словно…

Словно оценивает, пытаясь найти изъян.

А что, если она, как и ее старший брат, чем-то страдает?

Оказалось, что нет: все анализы были великолепны, и врач сообщил ей, что редко когда за свою многолетнюю практику видел такого здорового ребенка.

А вот с Бекманом возникли кое-какие проблемы. Хоть портрет и нравился Саше, однако она ни за что не повесила бы его на стену их нового и весьма скудно обставленного деревенского дома.

А зачем им много вещей, если у них имеются два ребенка?

И мастерская мужа вверх по винтовой лестнице?

Хорст, позвонивший в пятницу во второй половине дня из Парижа, заявил, что «Саша, беда!» и примчался прямиком оттуда на своем желтом «Порше» к океану.

Была бурная сентябрьская ночь, и гость ей все объяснил:

– На этот раз твой муж несколько перестарался. Да, наш эксперт по Бекману был от портрета «моей матушки» в полном восторге…

Эксперт из Берлина, профессор Экхардт-Шрепе, относился к разряду «книжных червей», самой сложной категории.

– Гм, спасибо, что дал мне возможность побыть твоей матушкой! – улыбнулась Саша, а