— Агнес на секунду задумывается. И начинает говорить как по писанному: — Ланн весною особенно хорош. Светел и свеж. После зимы коммуны городские улицы к Пасхе убирают, чтобы к пасхальным шествиям чисто на мостовых было, дома велят бюргерам белить. Торговцам магистрат велит вывески на лавках править, всю зимнюю грязь вокруг лавок убирать. Так что в Ланне нынче очень хорошо. Колокола звенят повсюду. На площадях солнце. Дамы после зимы, будто фиалки, расцветают.

— А что же они носят? — продолжает живо интересоваться баронесса. Она похожа на ребёнка, что уже очарован какой-то сказкой и хочет слушать ещё и ещё.

— Синее, — сразу отвечает очаровательная гостья, — эст инвариабиле, сукно того цвета за зиму стало ещё дороже; ну и голубое.

— А носят ли открытое? — не унимается Элеонора Августа.

— Все девы незамужние именно так и носят, и «спины» открытыми носят, и грудь открывают до неприличного, лишь шарф сверху прозрачный. А ещё и головы перестали покрывать. Причёски делают высокие и так на улицу непокрытыми и выходят, чтобы причёсками гордиться перед друг другом и перед мужчинами. А мужчины и рады, покупают таким девам сладости и дарят платки или кольца серебряные прямо на улицах.

— И что же? Девы подарки принимают? — не верит госпожа Эшбахта.

— С радостью, — заверяет её гостья.

— Ну, это уже совсем неприлично, — говорит баронесса, но голосом таким, что, услыхав её, не всякий поверит, что она поведение дев из Ланна осуждает.

И дальше рассказывает Агнес про жизнь в Ланне, и про пышные весенние свадьбы, и про то, каких жеребцов представители богатых семейств покупают, и что выкладывают за них целые состояния, и что потом красуются на тех конях в бешеных скачках по городским улицам, а ещё говорила, подавали на пиру у архиепископа…

— А вы были на пиру у архиепископа? — Элеонора Августа спрашивает аж с придыханием.

— Конечно, — улыбается Агнес. — Фамилия наша в городе всем известна, уж дядюшка расстарался. И на пиру я сидела не на последнем месте, и архиепископ со мною говорил.

И так девица Фолькоф складно говорила о жизни в большом городе, так красочно и с такими интересными подробностями, что не только баронесса, но и умудрённый жизнью старый полковник слушал её едва ли не с открытым ртом. А если учесть, что на некоторые свои рассказы Агнес ещё и цитировала писание на языке пращуров, да так чётко и без ошибок, словно по книге читала, то ко всему прочему она ещё и выглядела необыкновенно — для женщины — учёной.

Лишь на «дядюшку» её умные и даже завораживающие речи не производили впечатления, потому что «дядюшка» прекрасно знал, кто перед ним сидит, и был настороже. Тем не менее, слушал барон свою «племянницу» очень внимательно. Запоминая всё, что она рассказывает.

Наконец слуги доложили, что стол накрыт, и господа перешли в столовую. И когда стали уже раскладывать еду по тарелкам, тогда барон и спросил гостью:

— А о чём же это с вами говорил архиепископ?

— Да о всяком, — небрежно отвечала Агнес. И в этой нарочитой небрежности проскальзывало некоторое бахвальство. Дескать, подумаешь, разговор с архиепископом, для меня то обычное дело, я с ним каждый день болтаю.

— И всё-таки о чём? — не отставал от неё Волков.

— О вопросах церкви говорили, о последней булле папы. Об отмене индульгенций, — отвечает «племянница» всё с той же беззаботностью, и притом принимаясь за куриное крылышко.

Тут уже и сам генерал рот раскрыл бы, если бы не знал Агнес. Но он сдержался и не выказал своего удивления, несмотря на то что Карл Брюнхвальд заёрзал на стуле и стал надувать в изумлении щёки, а баронесса так и вовсе чуть стакан с вином на скатерть не опрокинула. И ойкнула, словно извиняясь. А генерал, честно говоря, не сильно верит в то, что архиепископа могло заинтересовать мнение девицы о церковных делах; если он о том и спрашивал Агнес, то лишь для любопытства или для насмешки, генерал прекрасно помнил курфюрста Ланна как человека необыкновенно умного и хитрого, и поэтому «дядюшка» снова спрашивает:

— А кроме церкви и индульгенций про что говорили?

Глава 38

Она ответила не сразу, а вытерла сначала руки о салфетку и выпила вина, и только после этого сказала:

— Святой отец спрашивал, ходят ли ко мне юноши из хороших семей, желают ли свататься?

— И что, ходят? — баронесса не удержалась и спросила вместо мужа, и опять не удержалась и сама же ответила вместо Агнес, ещё и махнув рукой для убедительности: — Конечно ходят. Думаю, что многие на такую красавицу польстятся. Да ещё и с фамилией такой, на весь город известной.

«Если какой балбес из знатной семьи и польстится, то ему отец не позволит; какой же отец разрешит свадьбу, если за девицей и приданого никакого нет, одна фамилия. Дом, и тот не её, и все в городе о том знают. А то, что она хороша и говорлива, так то только для юного дурня притягательно, а не для семьи богатых горожан».

Но барон лишь подумать о том успел, как Агнес совсем другое баронессе говорит:

— В этом году уже двое сватались, и за осень двое, и один из всех был Тобиас Амадей Арден. Ардены — фамилия самая что ни на есть в Ланне известная. Род рыцарский, старый и небедный. Гербу их сто двадцать лет. Поместья имеют. А его дядя и сейчас распорядитель во дворце курфюрста ланнского.

— И что же? — снова ахнула баронесса. — Вы тем всем хорошим людям отказали?

— Отказала, без обид и ласково, но отказала, — призналась гостья.

— А архиепископу что же вы сказали? — интересуется Волков.

— Сказала, что соискатели руки есть, но дядюшка сих партий не одобряет, сам жениха подыскивает, — отвечает Агнес с улыбкой и продолжает: — А ещё по секрету сказала архиепископу, что дядюшка мне ищет жениха не в Ланне, а в Малене или Вильбурге, и то для меня печаль, так как я Ланн покидать не хочу. И что в других местах себя и не представляю.

— Ах, будь моя воля, — Элеонора Августа сложила ручки на груди и поглядела в потолок мечтательно. — Я бы тоже в Ланне жила.

«Да уж конечно».

Волков поглядел на неё и