Что касается Вианн, то я чувствую, что она озабочена и разочарована. Она так ни разу и не была на улице Святого Креста. И Анук тоже строжайшим образом запретила туда ходить. Сказала: если Ру захочет их повидать, пусть сам придет. А если нет — что ж, значит, таков его выбор.

Тьерри сегодня показался мне еще более нетерпеливым, чем обычно. Он вошел на кухню, когда Вианн как раз осторожно выкладывала готовые mendiants на листок бумаги для выпечки. Мне показалось, что у него что-то на уме — судя по тому, как он прикрыл за собой кухонную дверь, и по цветам его ауры, так и полыхнувшим красным.

— Мы с тобой целую неделю почти не виделись!

В голосе Тьерри звучал упрек; мне было хорошо его слышно даже за прилавком магазина. А вот расслышать голос Вианн оказалось значительно труднее: она почти шептала. Мне показалось, что она ему возражает. Затем я услышала звуки какой-то возни или потасовки. Громоподобный смех Тьерри и восклицание: «Ну же! Всего один поцелуй, Янна! Я так соскучился!»

И снова ее шепот. Потом вдруг она громко воскликнула:

— Тьерри, осторожней! Это очень хрупкие вещи…

Я прячу улыбку. Старый козел! Что-то уж больно ты разыгрался. Впрочем, меня это не слишком удивляет. Рыцарские манеры Тьерри сперва, возможно, и могли обмануть Вианн, но поведение мужчин, как и собак, в высшей степени предсказуемо, а уж поведение Тьерри Ле Трессе тем более. Его маска самоуверенности скрывает глубочайшую тревогу, он никогда не чувствовал себя в безопасности, а появление Ру заставляет его испытывать еще более сильное беспокойство. Он похож на армию, которая не в силах одновременно действовать на двух фронтах — на улице Святого Креста, где он мертвой хваткой вцепился в Ру, испытывая при этом странное, острое наслаждение и возбуждение, хотя сам себе в этом и не признается, и здесь, в нашей chocolaterie.

За кухонной дверью послышался еле слышный шепот Вианн:

— Тьерри, пожалуйста! Сейчас не время…

А между тем Анук тоже прислушивалась к этим звукам. Лицо ее, правда, оставалось совершенно бесстрастным, зато цвета ауры яростно пылали. Я улыбнулась ей. Но она на мою улыбку не ответила. Быстро глянув в сторону кухни, она сделала пальцами такое маленькое движение, которого любой другой человек просто не заметил бы. Она, возможно, даже и сама не поняла, что сотворила. И в то же мгновение сильный сквозняк, невесть откуда взявшийся, настежь распахнул кухонную дверь, так что она с силой ударилась о крашеную стену.

В общем, мелочь, но и этого оказалось достаточно. Я заметила, как раздраженно вспыхнула аура Тьерри, зато Вианн явно испытала облегчение. Естественно, она не привыкла к тому, чтобы Тьерри проявлял подобное нетерпение: она всегда считала его этаким добрым дядюшкой, человеком в высшей степени надежным и доброжелательным, хотя и немного туповатым. И это неожиданное проявление его собственнических наклонностей ее несколько ошарашило; она впервые испытала некое неясное чувство — не то чтобы тревоги, скорее неприязни.

Она считает, что все это из-за Ру. Что если исчезнет Ру, вместе с ним исчезнут и все ее сомнения. А неопределенность теперешней ситуации заставляет ее нервничать, вести себя не слишком разумно. Например, я видела, как она поцеловала Тьерри в губы — чувство вины вспыхнуло в ее ауре зеленой морской волной — и одарила его такой улыбкой, которая показалась мне чересчур яркой.

— Я все сделаю, как ты хочешь, — сказала она ему.

Но Анук, скрестив два пальца на правой руке, этим крошечным жестом велела: «Изыди!»

И Розетт, сидя на своем маленьком стульчике напротив Анук и глядя на нее горящими глазами, тут же повторила ее жест — «кыш-кыш, изыди!» — и Тьерри шлепнул себя ладонью по шее, словно его укусило какое-то насекомое, а над дверями зазвенели колокольчики…

— Мне пора.

Естественно, пора! Неуклюжий в своем огромном пальто, он чуть ли не вприпрыжку бросился к двери. Рука Анук была уже в кармане — там она носит его деревянную куколку. Она вытащила ее, подошла к витрине и аккуратно поставила у дверей домика, снаружи.

— Пока, Тьерри, — только и сказала она.

И Розетт показала на пальцах: «Пока-пока».

Дверь за Тьерри с грохотом захлопнулась. Дети заулыбались.

Нет, сегодня, пожалуй, действительно слишком много сквозняков!

8 декабря, суббота

Ну что ж, начало положено. Чаши весов качнулись. Нану, возможно, этого еще не понимает, зато понимаю я. Именно такие вот мелочи, сперва вроде бы и незаметные, очень скоро помогут мне прибрать ее к рукам.

Она большую часть дня оставалась в магазине, играя с Розетт, помогая нам — и выжидая следующей возможности воспользоваться своими новыми игрушками, деревянными куколками. И такая возможность ей представилась ближе к полудню, когда к нам, ведя на поводке своего пушистого песика, зашла мадам Люзерон — хотя сегодня вовсе и не ее день.

— Неужели снова вы? Как это приятно! — улыбнулась я ей. — Это значит, что мы на правильном пути.

Я заметила, что лицо у мадам Люзерон сильно осунулось; на ней снова было ее «кладбищенское» пальто — она наверняка только что побывала на могиле сына или мужа. Наверное, сегодня какой-то особый день, подумала я — чей-то день рождения или какая-то годовщина; так или иначе, но она казалась очень усталой и какой-то особенно хрупкой, ее руки в перчатках дрожали от холода.

— Садитесь, — предложила я, — выпейте горячего шоколада; я сейчас принесу.

Мадам колебалась:

— Мне, наверное, не следовало бы…

Анук украдкой глянула на меня, и я увидела, что она вытаскивает из кармана деревянную куколку мадам Люзерон, отмеченную знаком соблазна — символом Госпожи Кровавой Луны. Лепешечка пластилина в качестве основания, и вот вторая мадам Люзерон — или, по крайней мере, ее двойник — уже стоит внутри святочного домика и любуется в окно озером, катающимися по льду конькобежцами и шоколадными уточками.

Сперва она, похоже, ничего особенного не заметила, потом в ее взоре отразилось некоторое смятение, но смотрела она куда-то в сторону — то ли на маленькую Розетт с ее чистым розовым личиком, то ли на домик в витрине, который вдруг засиял каким-то странным светом.

Поджатые в вечном неодобрении губы расслабились, смягчились.

— А знаете, у меня тоже в детстве был такой кукольный домик, — сказала она, глядя на витрину.

— Неужели?

Я улыбнулась Анук. Мадам Люзерон крайне редко решается что-то о себе сообщить.

Она пригубила шоколад и продолжила:

— Да, и представляете, этот домик принадлежал еще моей бабушке. Считалось, что после ее смерти он перейдет ко мне, но мне все равно никогда не разрешали с ним играть.