Интервьюеры и озабоченные родственники спрашивали меня, уравновешивают ли эти развлечения всю напряженность и трагичность моей повседневной профессиональной жизни. Честно говоря – нет. По крайней мере, на сознательном уровне. Я просто что-то делаю, и все. Думаю, если бы я был бухгалтером или рабочим на складе, я бы просто проживал эти часы досуга как придется раз за разом. Но у меня низкий порог переносимости скуки, и мной постоянно руководит ошибочное чувство, что будет проще, чем на самом деле.

В своих хобби я достиг кое-каких успехов (в боксе и покере – так себе, в писательском мастерстве – очень неплохих). Каждое хобби давало возможность слегка отвлечься. Но мне нужно было что-то более масштабное. Более напряженное. Что-то такое, что разбудило бы дремлющие во мне силы. Такой кризис середины жизни, который соответствовал бы моему непомерному честолюбию.

Буду откровенным: это был не первый мой заход в стендап. Я уже ступал на эту стезю лет в 25, когда только получил врачебную квалификацию. За три года я выступил раз 40. За это время я перебрался из Ньюкасла сначала в Сидней, потом в Эдинбург, а затем в Эссекс. Мне недоставало самодисциплины, и я не «тренировал» форму подачи материала. Выступал я случайно и бессистемно, то месяц-полтора трудился не покладая рук, то зависал на несколько месяцев. Лет в 27 я окончательно признал себя побежденным как комик-стендапер. Прошло больше 10 лет, и вот в 2019 году я ни с того ни с сего ощутил необычайно сильный импульс попробовать еще раз. Озарение случилось со мной, когда я ехал домой с работы. Я составил реалистичное целевое расписание: две недели на составление пятиминутного скетча и еще две недели на то, чтобы организовать мое первое выступление после возвращения. Остаток пути у меня в голове так и роились идеи шуток. Стоило мне войти в дверь, как я ринулся наверх, схватил ручку и все записал. Через час жена позвала меня ужинать. Я крикнул через плечо, что занят и разогрею еду потом. Через два часа текст был готов. Наутро я организовал себе выступление, которое должно было состояться через несколько дней.

Примерно тогда же мой младшенький окончил детский сад и присоединился к моему старшенькому в школе, что резко сократило объем ежедневных разъездов. Поскольку вот уже несколько месяцев моя жизнь постепенно становилась все легче и легче, я рассудил, что сумею найти время на свое хорошо забытое старое хобби. Как же я был наивен. Лондонская сцена была перенасыщена сотнями свежеиспеченных полных надежд комиков. Большинству было едва за 20, и жизнь еще не одарила их бременем родительства. Они выступали по четыре-пять вечеров в неделю на представлениях со свободным микрофоном, а кое-кто и вообще каждый вечер. Обычно выступления начинались часов в восемь вечера, а те, кто хотел воспользоваться свободным микрофоном, должны были явиться по меньшей мере за час заранее. Этикет требовал остаться до выступления гвоздя программы. Обычно я выходил из дома в полседьмого и возвращался за полночь. Вскоре я понял, что такой досуг мне не выдержать. Я сделал ставку на ничтожный шаг, что я этакий стендапер-вундеркинд, мгновенно взлечу на верхние ступени иерархии и сделаю себе имя за считанные месяцы, а не годы.

Как всякий стендапер, кроме клинических психопатов, я перед выступлением приходил в полнейший ужас – по крайней мере, перед первыми 10–15. Однако месяца через два я подсознательно выработал у себя способность сдерживать страх при помощи сосредоточенности, достойной дзен-буддиста. Такой сценарий напоминает «погружение», психотерапевтическую технику погружения, которая применяется и форму экспозиционной терапии, которую применяют для лечения фобий и тревожных расстройств, в том числе посттравматического стрессового расстройства. Больного многократно помещают в ту самую ситуацию, которая вызвала изначальную травму. (Я не настолько легкомыслен, чтобы считать, будто целая комната, полная незнакомых людей, которые ждут, чтобы я заставил их расхохотаться, это настоящая травма, но все же это, безусловно, стрессогенный фактор). Пациентов просят применять техники релаксации, чтобы снизить панику. Теория состоит в том, что у адреналина и у реакции страха есть срок действия, поэтому рано или поздно пациент успокоится и поймет, что его фобия ничем не обоснована. Это психологический эквивалент обучения плаванию методом бросания в озеро (в надежде, что клиент не утонет). Я быстро пришел к выводу, что мое чувство страха поверхностно. Два-три выступления я «слил», еще на двух-трех «отжег», а большинство оказались где-то посередине. При первом сценарии зрители стыдливо отводят глаза остаток представления, при втором меня во время перекура могут похлопать по плечу или подбодрить добрым словом (от нервов я снова закурил и теперь предавался этому пороку как раньше, каждый день). Но я понимал, что все это неважно. То есть на самом деле неважно. Провальное выступление не означает, что зрители будут бросаться гнилыми помидорами и злобно орать. Триумфальное выступление не приведет к тому, что Дара О’Брайен пригласит меня на программу Mock the Week (Дара, если вы это читаете, знайте: я по-прежнему готов участвовать).

А потом я заметил одну странную вещь. Я стал гораздо лучше давать показания как свидетель-эксперт. Я уже довольно уверенно чувствовал себя за кафедрой свидетеля. Однако случалось, что я терялся, особенно если меня просили выразить мнение по какому-то психиатрическому вопросу с того угла, под которым я его раньше не рассматривал. Для комика-стендапера жизненно важно уметь соображать на лету и адаптироваться к обстановке, сохраняя хладнокровие. Это необходимо, и когда перебрасываешься репликами с публикой, и когда забываешь домашние заготовки, и когда отвечаешь на нахальные выкрики с места. А что такое перекрестный допрос в суде, если не вежливые выкрики с места, приправленные юридическим жаргоном, которые позволяет себе некто в парике и мантии? Безусловно, экспромт за кафедрой свидетеля дается легче, чем со сцены, поскольку ответ не должен быть остроумным – достаточно просто точного. Оказалось, что теперь, когда в суде мне задают вопрос с подвохом, я уже не выпаливаю какие-то слипшиеся обрывки фактов, а формулирую четкие последовательные доводы, сохраняя полное спокойствие под взглядами судьи и присяжных. Опыт стендапа позволил мне укрепить и остальные навыки устных показаний. Я записывал на видео на своем телефоне все свои выступления, а потом, когда просматривал их, замечал, что иногда начинаю тараторить и не выговариваю слова, особенно когда мне тревожно (например, когда повисает могильная тишина после ударной реплики, которую я считал уморительно смешной). Когда мне удалось победить тревогу (или по крайней мере слегка смягчить), я стал по ходу дела замечать, когда возникает эта проблема, и у меня хватает присутствия духа замедлиться. Очевидными стали