– А у тебя права-то есть, детка? – спросила Лиза, глядя на меня поверх своих перекошенных очков.

– Конечно, – соврала я. – Еще раз спасибо, Лиза.

– Не благодари. Это все боженька. Я как раз этим утром молилась, чтоб он помог мне оплатить счета за свет, и эти деньги – ответ на мою молитву. Спасибо, господи!

Лиза обняла меня.

– А ты, милочка, будь осторожнее.

Я еще раз поблагодарила ее и кинулась к машине. Поискав ручку коробки передач, я сообразила, что машина Лизы была автоматической.

Спасибо, господи!

Я поехала прямо к дому Тревора, снова и снова прокручивая в голове последние моменты с Августом. Вот я не разговариваю с ним на вечеринке. Вот я отталкиваю его в школе. Не спрашиваю, почему он так похудел. Больше не езжу с ним домой на автобусе.

Подъезжая к дому Тревора, я еле сдерживала слезы, терзаемая чувством вины. Но я не хотела плакать. Я не хотела это принимать.

Я подъехала и остановилась возле почтового ящика. Тревор сказал, что оставит записку там. Засранец побоялся даже встретиться со мной лицом к лицу.

В металлическом ящике лежал сложенный листок бумаги, приклеенный скотчем к сложенному куску ткани. Отлепив записку, я развернула мягкую ткань на пассажирском сиденье. Это была майка Тревора Kiss Me Kiss Me Kiss Me.

У меня в горле встал ком.

Поглядев на листок бумаги, я заметила, что снаружи он исписан не почерком Августа.

Дорогая Биби,

Я нашел эту записку в кухне утром, когда убирался после вечеринки. Мама позвонила в полицию, и они быстро нашли тело Августа. Я хотел сохранить для тебя оригинал, но полицейские забрали его как доказательство. Поэтому это написано моим почерком.

Что бы ты ни думала, мне очень жаль. Правда.

P.S. Я никому не расскажу, что тут написано. Клянусь.

Я смотрела на сложенный листок бумаги в руках, надеясь, что он развернется сам собой. Я не могла пошевелить даже пальцем. Мои руки не были готовы показать мне, что там внутри. Когда я это прочту, оно станет реальным, а я не хочу, чтобы оно стало реальным. Это не может быть реальным.

Вместо этого мои руки, двигаясь по собственной воле, завели мотор и ухватились за руль.

Я поехала прямо к водокачке. Не помню, останавливалась ли я на светофорах. Я даже не знаю, как эта развалина заехала на холм. Знаю только, что минуту назад я была у дома Тревора, а через минуту смотрела сквозь грязное ветровое стекло на желтые ленты с надписью большими буквами: ПОЛИЦИЯ. ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН.

Туман отрицания развеялся, обнажив бурлящий вулкан ярости. Эта лента взбесила меня. Она говорила мне о том, чего я не желала знать, вопила мне об этом прямо в лицо. Почему эти полицейские ленты должны быть такими агрессивными? Они что, не понимают, что тут умер чей-то ребенок? Почему нельзя повесить что-то нейтрально-серое и просто сказать: ОЧЕНЬ СОЖАЛЕЕМ О ВАШЕЙ УТРАТЕ?

И где все чертовы плюшевые мишки? Так же положено! Когда в твоей школе кто-то умирает, ты идешь на место события с друзьями, плачешь, зажигаешь такие маленькие свечки в бумажных стаканчиках и ОСТАВЛЯЕШЬ НА ЗЕМЛЕ ЧЕРТОВОГО ПЛЮШЕВОГО МИШКУ. Где все рыдающие подростки? Где команда новостников с местного телевидения? Где плюшевые мишки для Августа? Август заслужил этих проклятых мишек!

Но все, что было на вершине холма, это мутно-зеленая водокачка, чертова полицейская лента, загораживающая мне проход и то, что, я уверена, было огромным красным пятном рыжей глины там, позади. Да, и сложенная бумажка с почерком не Августа, зажатая между моей рукой и рулем.

Я опустила стекло в окне, прежде чем прочесть. Не знаю почему. Может, чтобы было легче дышать.

Дорогая Биби,

Ты единственная, кому на меня не плевать, так что я должен хотя бы попрощаться с тобой. Я не хочу, чтобы ты грустила, но я больше так не могу. Каждое утро, просыпаясь, я жалею об этом. Все болит, постоянно, и я просто хочу, чтобы это кончилось.

Я всегда думал, что мы с тобой когда-нибудь будем вместе. Я любил тебя, Биби. Ты была моим лучшим другом. Но несколько месяцев назад я понял, что это не было любовью. Потому что я – гей. Я полюбил парня, который разбил мне то, что еще не было разбито. И он использовал меня, пока во мне больше ничего не осталось. Ничего, кроме боли.

Я вижу, как ты губишь себя. Ты тоже убиваешь себя из-за парня. Просто ты пока это не поняла. Но ты сильнее меня. Ты снова будешь счастливой, как раньше. Когда я сегодня увидел, как ты смеялась с Тревором, я понял, что с тобой все будет хорошо. Это все, что мне было нужно. Я не мог уйти, не убедившись, что с тобой будет все хорошо.

Спасибо, что была со мной, когда больше никого не было вокруг. Если тебе когда-нибудь покажется, что у тебя никого нет, знай, я буду рядом. Я буду с тобой, обещаю. Мне просто больше не будет больно.

Твой друг навсегда,

Я даже не знаю, верно ли я прочла последние строки – так они расплывались из-за слез. Я смяла письмо и все пыталась осознать, что я там прочитала. Август думал, что у меня будет все хорошо? Да что в моей жизни может быть хорошо? Как я вообще смогу жить без него? Я перечла письмо три, пять, пятнадцать раз, потом порвала на мелкие кусочки и долго кричала во влажную дневную тишину.

Выйдя из машины, я захлопнула дверь и уставилась на эту проклятую ленту. Схватив большую палку с острым концом, я стала тыкать, бить, ковырять жесткую глину Джорджии прямо под этой желтой лентой боли до тех пор, пока у меня не заныли все мышцы, а злость не сменилась горем.

Я высыпала в яму обрывки письма и снова засыпала их грязью, а потом нарисовала той же палкой сердце со своими инициалами. Закончив, я села на землю рядом с закопанным признанием своего друга – примерно в десяти метрах от того места, где осталось лежать его тело после того, как он решил, что больше не может его таскать – и произнесла единственную молитву, которую знала:

Отче наш, иже еси на небеси.

Да святится имя твое. Да приидет царствие твое на земле и на небе.

Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и прости нам прегрешения наши, как мы прощаем врагам своим.

Не введи нас во искушение и избави нас от лукавого.

Аминь.

Уже сидя в машине, я смотрела на свой телефон. Надо было рассказать кому-то про Августа, но кому? Ланс и Колтон дружили с ним, но у меня даже не было их номеров. Я вообще не знала, где Ланс. Единственная, кого я смогла вспомнить из тех, кому не было наплевать, была Джульет, так что, сделав глубокий вдох, я нажала на кнопку соединения.