Ли открыл подшивку каких-то бумаг и провел морщинистым, как куриная лапка, пальцем по колонке цифр на листе, заложенном пластиковой линейкой.

— Подозрения, изложенные мной… сформулированы мною лично, мэтр… Они родились здесь, а не в Москве, — сказал Севастьянов.

— Поэтому, мой молодой друг, вы считаете себя вправе думать, будто я поведу себя, как зубной врач, отказывающийся помочь без оплаты вперед? Я догадался… У вас нет полномочий на эту беседу, а стало быть, и средств для оплаты моих услуг, так?

Севастьянов кивнул.

— Мисс Сулачана, — сказал Ли в радиотелефон, — принесите-ка нам что-нибудь попить.

Севастьянов машинально взял со столика статуэтку изможденного буддистского отшельника. По ребрам святого, дожирая его плоть, ползли искусно вырезанные мыши.

— Пожалуйста, отдайте фигурку, — попросил Ли. — У божка ревматизм.

— У статуэтки? — спросил Севастьянов и в первый раз улыбнулся не из вежливости. — Может, и гланды?

— Не святотатствуйте, молодой человек! Болезненный бог понятливее…

Безотчетное ощущение, что Ли на его стороне, пришло. Господи, оно пришло.

Мисс Сулачана поставила на столик поднос с зеленым чаем. Разлила по чашечкам.

— Не правда ли, — сказал стряпчий, бережно поглаживая принятую из рук Севастьянова статуэтку, — целая история человеческой судьбы, вырезанная из кости?

Севастьянов не знал, что сказать.

Ли осторожно отхлебнул из своей чашки. Слюна в складке, тянувшейся от губ к подбородку, снова блеснула.

— Обычай китайцев, — сказал адвокат, — да и старые законы предполагали, что свидетель на суде обязан лгать и лгать, чтобы покрывать своих. Цивилизованный китаец, знаете ли, не понимает процедуры в западных судах, когда свидетелей заставляют клясться на Библии. Надо быть действительно сумасшедшим, чтобы додуматься до такой нелепицы. И я разделяю эту точку зрения…

— Более чем странную для юриста, мэтр!

— Академического юриста… Но это с какой стороны посмотреть… Ведь лгут, и поклявшись. Большинство — определенно.

— Другими словами, мэтр, вы советуете попытаться уладить беспокоящую проблему непосредственно с теми, кто причастен к… к исчезновению ста восемнадцати миллионов. Скажем, с Клео Сурапато?

— Если появятся доказательства его причастности… Существование документальных доказательств сомнительно… Но вот из его уст… И ни в коем случае не от свидетелей — они ещё и вас оболгут! Будьте осторожны… Продумывайте каждый новый шаг… Ваш визит, я думаю, был полезен нам обоим. Думаю, он вообще был полезен.

Да, Ли теперь на его стороне.

Домой Севастьянов шел долго.

Притушенные неоновые надписи в Сити скромно высвечивали в сумерках названия компаний и банков с мировой известностью. Стояла тишина, машины попадались редко, лишь из распахнутых окон Дома конгрессов неслось мощное хоровое пение. Наверное, шла спевка профсоюзной капеллы…

Севастьянов отрицательно помотал головой на приглашающий кивок старичка-рикши, развалившегося на сиденье трехколески. С руля свисало махровое полотенце, прихваченное бельевыми прищепками. Прикрученный к раме приемник передавал известия на китайском. Севастьянов разобрал фразу о готовящейся забастовке таксистов.

В забегаловке на Форт-Кэннинг-роуд он съел обжигающую куриную лапшу. Пока ужинал, мысленно сочинял письмо Оле.

У подъезда дома на Патерсон-роуд Севастьянов натолкнулся на бухгалтершу, несшую две коробки с японскими магнитофонами. Он взял одну, чтобы помочь. Мария Фоминична со вздохом оповестила:

— Во второй половине дня глава представительства спрашивал о вас несколько раз… Я послезавтра уезжаю, так что следующую зарплату выдавать будете вы. Утром покажу, как заполнять ведомости…

Севастьянов кивнул.

В конторе на шестнадцатом этаже зеркального небоскреба у пересечения Телок-роуд и Шентон-уэй адвокат Ли неторопливо досматривал «российское досье». Последним листом Сулачана подшила ксерокопию финансовой колонки из «Стрейтс таймс»:

«Компания «Лин, Клео и Клео» готовится заработать в ближайшее время честные пять миллионов. Нет, лучше скажем так: честные пять миллионов на бесчестном черном рынке. Она покупает у частного коллекционера величайшую реликвию. Деревянный позолоченный кулак, венчавший некогда древко знамени китайских повстанцев, называвшихся «боксерами». Бесценную вещь увезли как трофей в Германию. Возвращение в Азию через российские Советы, захватившие деревяшку в Берлине в конце второй мировой войны, сопровождалось многократным увеличением цены этого старого куска дерева с каждой милей. Чтобы в конце пути выразиться в миллионах, которые сейчас, попав в качестве выручки за это произведение искусства из нечестных в честные руки, становятся, таким образом, честными. Другими словами, отмытыми.

Стоит ли писать об этом случае? Видимо, стоит. Хотя бы потому, что денег, нажитых вокруг нас на черном рынке, становится все больше и больше. Денег, которые боятся дневного света. Денег, так сказать, в надвинутой на глаза шляпе. Это пугливые, нелегальные деньги, которые ищут обходные пути, чтобы стать настоящими и полными достоинства. Хотя бы через приобретение исторических ценностей…

…«Лин, Клео и Клео»… заплатила за позолоченный кулак… акциями «Голь и K°» и «Ли Хэ Пин». При этом, щадя витающего в мире чистого искусства бывшего владельца раритета, «Лин, Клео и Клео» помогла ему через одного парня сбросить эти акции. То, что акции сбрасывал неведомый рынку искусствовед, ввело в заблуждение обычно настороженных маклеров. Они прозевали начало атаки. И кусок исторического дерева, и деньги, вырученные по существу за клочки бумаги, то есть акции «Голь и K°» или «Ли Хэ Пин», оказались теперь в руках управляющих «Лин, Клео и Клео». На самых законных основаниях. И мы их поздравляем!»

— И мы их поздравляем… я-ем… я-е-ем, — дребезжаще пропел Ли на мотив маоистской «Алеет Восток». — И себя-я-я… то-о-о-же!

Ли выдвинул ящик письменного стола. Полистал папку с документами, от работы с которыми он испытывал наибольшее наслаждение, и не только потому, что его опыт и способности давали максимальную отдачу. Ногтем мизинца провел по списку, озаглавленному «Объекты политической символики. В розыске».

Под номером сорок четыре значилось: «Позолоченный деревянный кулак. Крепился на древке знамени. Захвачен германским отрядом, вывезен в Берлин. До 1945 года в имперском музее. Отправлен с другими ценностями в неизвестном направлении. Оккупационными властями США, Британии и Франции не заявлялся».

— Разыскался… разыскался. Совсем рядом. На Кэйрнхилл. В квартирке… квартирке, — бормотал удовлетворенно старик.

Посидел с закрытыми глазами, откинувшись на спинку кресла.

Встрепенувшись, набрал пятизначный номер. Правительственный, в официальных справочниках не публикуемый.

— Дружище Генри, — сказал он в трубку, — тут старый Ли, ну да… Нет, это личный звонок… У меня создается впечатление, что санитарные старания волчищи Клео Сурапато по уничтожению слабых и больных распространились за пределы его собственного леса. Выявлено, что они привлекают международный интерес. Думаю, кристаллизация этого интереса позитивна… Да, начинает страдать закон…. Спасибо… Верно, Доуви скоро выходит на свободу.