— Что же ты тогда оставишь этому миру после себя?

Перетрухав не на шутку, я снова наклоняюсь к решётке, пропустив часть разговора, во время которой Фогетт даже встал.

— Да плевать мне, Дамиан, что останется после, — равнодушно закидывает Георг в рот ещё орешек. — Я сделал всё, что от меня хотели. Я старался думать, что во всём этом действительно есть какой-то великий смысл. Что кто-то знает почему нужно поступать именно так и не иначе. И пытался поступить правильно. Вот и всё. И пусть меня судят потомки. Мои потомки.

— Значит, она уже беременна? — какими-то неисповедимыми для меня путями приходит к странному выводу Дамиан. И плечи его сутулятся. И весь он как-то разом сникает.

Но ещё вижу, как удивлённо приподнимается у Георга одна бровь. Словно до этого момента он и не думал об этом, а тут вдруг ему напомнили.

— Возможно. Но я же сказал, тебя это не касается. Что-то ещё, Дамиан?

Но тот лишь молча качает головой в ответ.

— Тогда я пойду. У меня там ещё дела. И, кстати, надеюсь тебе сообщили, что завтра собирается Большой Совет. Так что не опаздывай.

— Да, да, — вижу я как качает головой Дамиан, а когда за Георгом хлопает дверь, он снова без сил опускается на ступеньку.

Сидит, зажав голову руками. И не Катькины чувства, мои материнские инстинкты рвутся сейчас его обнять. Я даже не сразу вспоминаю, что мне нужно с ним поговорить. Хотя о чём? Всё что я хотела знать, я слышала. А травить ему душу своим Катькиным видом, уж точно сейчас ни к чему.

«Ни к чему!» — с тяжёлым вздохом открываю я дверь каморки. Ослепнув от яркого света, пару секунд стою, прикрыв рукой глаза. И когда всё же начинаю идти, слышу за своей спиной спокойный голос Георга.

— И далеко собралась?

Не пронесло.

— Вот какие, значит, у тебя дела?

Чёрт!

«Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт», — обречённо поворачиваюсь я.

Он стоит, подпирая плечом стену. Засунув руки в карманы. Скрестив длинные ноги. И рассматривает меня исподлобья так, что я даже и не знаю, чем оправдаться-то.

— Гош, — виновато потупив голову, пытаюсь я принять пристыженный вид. Только, что дальше сказать не знаю. Я не специально? Меня заставили? У меня спорадически возникающая тяга к получению секретной информации неконтролируемая сознанием?

— Твоё любопытство тебя погубит, — разрешает он мои сомнения одним взмахом руки, привлекая к себе.

— Прости меня, — обхватываю я его за талию, прижимаясь щекой к груди.

— И не мечтай, — целует меня в макушку.

— Прямо сейчас приступим к наказанию? — с надеждой поднимаю лицо.

— Так просто? Ну уж нет, — усмехается он, беря меня за руку, и тянет за собой. — Пожалуй, заставлю тебя терзаться муками совести до вечера.

— Зато теперь я точно знаю, что Дамиан не виноват в покушении на тебя, — едва поспеваю я за его широким лёгким шагом.

— Неужели поверила в его невинные глазки? Или в красивые речи? Или это сейчас в тебе говорят чувства Катарины?

— Святой Ог! Да ты ревнуешь! — останавливаюсь я.

— Нет, — поскольку он тормозить и не собирается, ему приходится тащить меня упирающуюся, как маленькую.

— Ревнуешь, ревнуешь.

— Я сказал: нет, — устаёт он со мной бороться. Перехватывает за талию одной рукой и тупо несёт.

— Тогда помоги ему! Им обоим помоги! Я знаю, ты можешь, — вырываюсь я. — Ты всё можешь!

— Даша, — я всё же заставляю его остановиться и отпустить меня. — Ты вообще понимаешь слово «нет»?

— Нет, — качаю я головой, прижимаясь спиной к стене.

— Значит, придётся научиться понимать.

— Ты должен ему помочь! — упрямо заявляю я.

— О, боги! Спасите меня! — поднимает он глаза к потолку, а потом одаривает самым непокобелимым из своих взглядов. — Нет. Я уже слышал это от его матери. И от матери Катарины. И от него самого. От тебя я слышать это не хочу.

— Но ты ведь можешь изменить завещание? Развестись?

— И что? Отдать ему тебя?

— Когда меня здесь уже не будет.

— Тогда не будет и меня. И пусть делают что хотят.

Разворачивается и снова идёт.

— Но ты же знал, что у них всё было, — бегу я за ним по коридору. — У Катьки с Дамианом.

— Нет, я не знал, — отвечает он, не поворачиваясь.

— Зачем тогда пригласил в первую брачную ночь именно его мать?

— Феодора уже была во дворце, заезжала по каким-то делам и всего лишь. И ты прекрасно помнишь, как оно всё неожиданно вышло.

— Но всё же ты догадался?

— Даша! — разворачивается он так резко, что я врезаюсь в его грудь. — Я умею складывать одно с другим. Дамиан не стал бы врать. Это раз. И для обряда перемещения, благодаря которому ты сюда попала, нужна первая кровь. Это два. Но есть ещё три, — берёт он меня за плечи и легонько встряхивает. — Наследник. Если первым у неё был Дамиан, который орёт об этом на каждом углу, то наследника признают незаконным.

— Думаешь, именно этого он и добивается? Чтобы если ты умрёшь, твой сын не смог бы претендовать на трон?

— Когда я умру, — поправляет король. — Не удивлюсь, если именно это он и пришёл узнать.

— Гош, я не беременна, — в стеснённых условиях, стиснутая его ручищами, поднимаю я руки как пленный солдат. — Клянусь!

— И слава Огу! — шумно выдыхает он, перехватывает меня за руку и снова тянет за собой. Пока я соображаю, как же на это реагировать.

— Но почему? — решаю я обратиться к первоисточнику и не ломать мозг.

— Потому что на самом деле меня достало плясать под чужую дудку. Достало делать то, что должен, что надо, чего от меня хотят.

— А хотят от тебя наследника. Ведь это завещание, всё это вообще и было затеяно только ради него.

— Да, но в тот день, после праздника, я вдруг понял, что больше не буду делать то, чего от меня ждут. Потому что… — заталкивает он меня в мою комнату и захлопывает дверь. — Потому что я даже Катарину на самом деле не любил.

— В тот день, когда ты пришёл ко мне знакомиться?

— Да, — так и держит он меня за руку. — Я никогда никого не любил. Но так хотел этого, так мечтал почувствовать то же, что было между ней и Дамианом, что просто заразился. Стал искать в Катарине то, что видит он. И ведь нашёл.

— А её искрящемся смехе? В сиянии её глаз? — вспоминаю его же слова.

— Увидел что-то внутри неё. И полюбил именно это. И годами взращивал это в себе, не видя ничего вокруг, не замечая в ней остального, пока не узнал тебя. Понимаешь, тебя? — заглядывает он в глаза. — Пока не увидишь настоящий огонь, его отблески кажутся красивыми. Только они не греют. Не светят. Не сжигают дотла.