Когда я был на Эльбе, — добавил Наполеон, — мне нанёс визит один английский аристократ, католик, примерно лет тридцати, насколько мне помнится, родом из Нортумберлэнда. За несколько недель до этого он обедал с герцогом де Флёри, с которым он завёл разговор о сумме денег, положенных мне ежегодно Францией в соответствии с соглашением, подписанным министрами союзнических держав. Герцог рассмеялся прямо ему в лицо за то, что тот даже на минуту предположил, что это соглашение будет выполняться.

Герцог сказал при этом, что они не такие уж дураки. Это было одной из причин, побудивших меня покинуть Эльбу. Я не верю, что Каслри думал, что я рискну покинуть Эльбу, так как в противном случае весь остров был бы окружен фрегатами. Если бы они держали один фрегат в гавани и другой на рейде, то было бы невозможно для меня с группой моих сторонников отправиться во Франции, за исключением того, если бы я отправился туда в одиночестве, на что я бы никогда не решился. Если бы даже король Франции приказал одному фрегату с отборной командой курсировать вдоль острова, то это помешало бы мне осуществить попытку побега с Эльбы».

Я спросил его, считался ли он с возможностью того, что союзники вынашивали намерение выслать его на остров Святой Елены. «Пожалуй, да, — ответил император, — об этом много говорилось. Однако полковник Кэмпбелл отрицал это. Чтобы схватить меня, они должны были послать целую армию, ибо я мог бы выстоять несколько месяцев. Но было так много нарушений договора в Фонтенбло со стороны союзников, что это вынудило меня пойти на меры, которые я и осуществил. Независимо от того, что я вам рассказал, было обусловлено и согласовано, что всем членам моей семьи будет разрешено последовать за мной на Эльбу; но в нарушение этой договорённости моя жена и мой ребёнок были схвачены, их удерживали, и им никогда не разрешили присоединиться ко мне. Им также должны были быть пожалованы герцогства Пармы, Пьяченцы и Гуасталлы, но они были лишены этого. В соответствии с договором в Фонтенбло принц Евгений должен был получить княжество в Италии, которое ему так и не было пожаловано. Моя мать и братья должны были получить пенсии, но им также было отказано в этом. Моя личная собственность и все мои сбережения, накопленные мною на основании цивильного листа, должны были быть сохранены для меня. Вместо этого они были отобраны у Лабуйери, моего казначея, вопреки договору, и все мои требования возвратить их были отвергнуты. Личная собственность моей семьи должна была оставаться неприкосновенной — она была конфискована. Вклады, предназначенные для армии, должны были сохраняться — они были изъяты; также никогда не были выплачены пенсии в размере ста тысяч франков лицам, указанным мною. Более того, на Эльбу были подосланы наёмные убийцы, чтобы уничтожить меня. Никогда, — продолжал Наполеон, — условия договора не были так беспардонно нарушены и, фактически, открыто осмеяны, как это сделали союзники с условиями договора в Фонтенбло, и, однако, ваши министры имели наглость заявить всей вашей стране, что я был первым, кто нарушил договор в Фонтенбло».

Я заметил, что союзники обосновывали своё поведение в отношении него тем, что он ставил своей целью подчинить себе весь мир. «Нет, это не так, — возразил император, — конечно, я хотел, чтобы Франция стала наиболее могущественной страной в мире, но не более того. Я не ставил перед собой цели покорить весь мир. Я был намерен сделать Италию независимым королевством. Существуют естественные границы для Франции, которые я не хотел расширять».

Затем у нас зашёл разговор о Фердинанде, короле Испании. «Когда Фердинанд находился в Валенсии, — заявил Наполеон, — он всегда с ненавистью говорил об англичанах и заявлял, что первое, что он сделает, когда вернётся в Испанию, то восстановит инквизицию. Вы, англичане, в один прекрасный день обнаружите, что, посадив его на трон, вы нанесли себе колоссальный национальный ущерб. В то время когда он находился в Валенсии, он заявлял, что предпочитает остаться во Франции, вместо того чтобы вернуться в Испанию, и несколько раз писал мне, упрашивая предоставить ему французское гражданство и подыскать француженку, чтобы жениться на ней.

В настоящее время я обратил внимание на то обстоятельство, — добавил Наполеон, — что ваши министры и сторонники Бурбонов более не могут отрицать того факта, что я сделал немало хорошего для Франции, но при этом они стараются представить всё таким образом, что ко всему хорошему меня склоняла Жозефина. Например, они утверждают, что именно Жозефина убедила меня возвратить эмигрантов. Однако в действительности дело обстояло так, что, хотя Жозефина была одной из лучших женщин в мире, она никогда не вмешивалась в политические дела. Они ставят цель убедить весь мир, что я не способен на добрые дела. Но ваши английские путешественники добьются больших изменений в оценке моей деятельности со стороны вашей нации».

Лонгвуд посетили сэр Пултни и госпожа Малькольм, морские капитаны Стэфелл и Фестинг. Все они провели беседу с Наполеоном. Когда они покидали Лонгвуд, капитан Фестинг выразил своё удивление по поводу того, что Наполеон оказался совсем другим человеком по сравнению с тем, что ему о нем говорили. «Вместо грубого, раздражительного и надменного человека, — заявил капитан, — я встретил мягкого и обходительного человека, одного из самых приятных людей, каких мне доводилось когда-либо видеть. Я никогда не забуду его, а также то, насколько он далёк от того образа, который был ранее мне навязан».

26 марта. Наполеон много говорил о битве при Ватерлоо. «В глазах историков, — заявил он, — план сражения, составленный лордом Веллингтоном, не принесёт ему каких-нибудь лавров как полководцу. Во-первых, ему не следовало давать мне бой в то время, когда его армии не составляли единое целое. Они должны были быть объединены и собраться в одном лагере до 15 июня. Далее, выбор места для битвы был неудачным; потому что если бы он потерпел поражение, то он не смог бы отступить, так как в его тылу была только одна дорога, ведущая в лес. Он также совершил ошибку, которая могла привести к полному разгрому его армии ещё до начала всей кампании и сражения; он позволил застать себя врасплох. 15 июня я был у Шарлеруа и там разгромил пруссаков. Веллингтон ничего об этом не знал. Я опередил его на сорок восемь часов в маневрировании моих войск, и этим достиг многого; и если бы некоторые из моих генералов продемонстрировали ту решительность и тот талант, которые они проявляли в былые времена, то я бы пленил его армию, находившуюся в лагере, даже не начав какого-либо сражения. Но те генералы пали духом и вообразили себе, что всюду им противостоит армия в сто тысяч человек.

У меня самого не было достаточно времени, чтобы вникать во все детали сложившейся ситуации. Я рассчитывал застать противника врасплох и разбить его по частям. Я знал, что Бюлов должен прибыть к одиннадцати часам; но я не обращал на это особого внимания. У меня по-прежнему было восемьдесят шансов из ста в мою пользу, чтобы добиться общей победы. Несмотря на большое численное преимущество вражеских войск, противостоявших мне, я был уверен, что добьюсь победы. В моём распоряжении было семьдесят тысяч солдат, из которых пятнадцать тысяч представляли кавалерию. У меня также было двести пятьдесят пушек; но мои войска были настолько хорошо подготовлены к сражению, что я полагал, что их будет достаточно для того, чтобы сокрушить армию в сто двадцать тысяч солдат. В тот момент лорд Веллингтон имел под своим командованием около девяносто тысяч солдат и двести пятьдесят пушек; и у Бюлова было тридцать тысяч солдат, что вместе составляло вражескую армию в количестве ста двадцати тысяч солдат. Из всех этих войск противника я, однако, считался только с англичанами, которые были в состоянии сражаться с моими солдатами. Другим солдатам противника я уделял мало внимания. Думаю, что тогда было от тридцати пяти до сорока тысяч английских солдат. Вот как раз их я и считал такими же мужественными и отличными солдатами, как и мои; английская армия с недавних пор была хорошо известна на континенте; и, кроме того, вашей нации присущи мужество и энергичность. Что же касается пруссаков, бельгийцев и солдат других национальностей, то половины моих войск было бы достаточно для того, чтобы справиться с ними. Чтобы управиться с пруссаками, я оставил только тридцать четыре тысячи солдат.