Основными причинами моего поражения при Ватерлоо были следующие: во-первых, преступная медлительность Груши и пренебрежительное отношение его солдат к выполнению его приказов; затем то, что кавалерийские гренадеры и кавалерия, находившиеся под командованием генерала Гюйо, которых я держал в резерве и которые ни в коем случае не должны были покидать меня, вступили в бой, не имея на то приказа и безо всякого моего ведома; поэтому после прекращения артиллерийского огня, когда мои войска были разбиты и вперёд вышла английская кавалерия, у меня не было в резерве ни одного кавалерийского корпуса, чтобы оказать сопротивление английской коннице. В результате всего этого атака англичан прошла успешно, и для нас всё было потеряно. У меня не было средств, чтобы собраться с силами. Даже самый молодой генерал никогда бы не смог совершить ошибку, оставив армию полностью без резерва, что, однако, и произошло с моей армией при Ватерлоо, вследствие измены или чего-то ещё, я не могу сказать. Это были две основные причины моего поражения при Ватерлоо.

Если бы лорд Веллингтон окопался, — продолжал Наполеон, — я бы не стал атаковать его. Его оперативный план не свидетельствовал о нём как о талантливом генерале. Конечно, он проявил большое мужество и настойчивость; но эти его качества слегка блекнут, если вы учтёте, что у него не было средств для отступления, и если бы он попытался сделать это, то ни один солдат его армии не смог бы спастись. В первую очередь благодаря твёрдости и мужеству его войск, — ибо английские солдаты сражались с огромным мужеством и настойчивостью, — он обязан им в достижении победы, а не тому, как он вёл себя в качестве генерала; и во-вторых, победу при Ватерлоо следует отнести больше за счёт Блюхера, прибывшего вовремя на поле сражения, а не за счет Веллингтона; несмотря на то, что накануне Блюхер был разбит, он, тем не менее, сумел собрать свои войска и уже вечером вступить с ними в бой. Однако я считаю, — продолжал Наполеон, — что Веллингтон обладает характером большой твёрдости. Слава от такой победы — великая вещь; но в глазах историков военная репутация Веллингтона ничего не приобрела в результате Ватерлоо».

Затем Наполеон заговорил о клеветнических книгах о нём, которые я подобрал для него. «Пока ещё, — заявил он, — вы не снабдили меня ни одной книгой, которая была бы достойна ответа. Вы что, хотите, чтобы я сел за стол и написал ответ Гольдсмиту, Пишону или «Квотерли Ревью»? Они настолько ничтожны и настолько абсурдно фальшивы, что достойны лишь одного, а именно: чтобы на каждой их странице написать «ложь», «ложь». Единственную правду, которую я прочел в них, это та, что однажды на поле боя я встретил офицера Раппа, чьё лицо было всё в крови, и, не удержавшись, воскликнул: «О, как это прекрасно!» Это действительно так и было; но из этого они сделали преступление. Моё восхищение отвагой смелого солдата было истолковано как преступление, как доказательство того, что я упиваюсь видом крови. Но грядущие потомки отдадут мне должное, в чём мне отказано в настоящее время. Если бы я был таким тираном, таким чудовищем, то стали бы люди и армия стекаться со всех сторон, чтобы присоединиться ко мне с тем энтузиазмом, который они продемонстрировали, когда я с Эльбы высадился на берег Франции с немногочисленной группой людей? Смог бы я совершить марш в Париж и занять трон без единого выстрела? Спросите об этом у французской нации! У итальянской!

Я дважды был женат, — продолжал он, — но политические мотивы вынудили меня развестись с первой женой, которую я нежно любил. Она, бедная женщина, к счастью для неё, умерла вовремя, чтобы не стать свидетельницей последней из моих бед. Пусть спросят Марию Луизу, с какой нежностью и любовью я всегда обращался с ней. После насильственной разлуки со мной она призналась в самых трогательных выражениях, обращаясь к NN, о своём горячем желании быть вместе со мной, чтобы разделить мою ссылку, расхваливая со слезами и меня и моё отношение к ней. Разве это результат поведения безжалостного и бесчувственного тирана? Сущность человека познаётся благодаря его отношению к жене, к семье и к тем, кто работает и служит под его началом. Несомненно, в политике я совершал и малые и немалые ошибки, но преступления я никогда не совершал. Доктор Уорден в своей книге приписывает мне слова о том, что я никогда не совершал бесполезного преступления, что равнозначно тому, что я без колебаний совершал преступление, когда добивался какой-нибудь цели, что я безоговорочно отрицаю. Я никогда не хотел добиваться чего-либо, за исключением славы и благосостояния для Франции. Все мои способности были посвящены достижению этой цели, но я никогда не шел на преступление или убийство, чтобы приблизиться к ней.

Герцога Энгиенского, который, пребывая на самой границе с моими территориями, был замешан в заговоре с целью моего физического уничтожения, я приказал захватить и предать суду, приговорившему его к смертной казни. Он предстал перед объективным судом. Пусть ваши министры и Бурбоны делают всё в их силах, чтобы оклеветать меня, но правда всё равно восторжествует. Ложь проходит, правда остаётся. Пусть они прибегают к нечестным приёмам, подобно лорду Каслри, который, не довольствуясь тем, что заслал меня сюда, снизошёл до такой низости, как приписать мне такие слова, которые наилучшим способом отражают его точку зрения. Этот человек — гнусная личность. Возможно, они хотят немного продлить мою жизнь, не желая мне скорой смерти, чтобы заставить меня говорить то, что послужит их целям.

У меня никогда не было намерения уничтожить Англию. Мы были врагами, и я делал всё в моих силах, чтобы в конфликте с ней взять верх. Англия делала то же самое. После Амьенского договора я бы всегда поддерживал мирные отношения с Англией, исходя из того, что обе страны должны придерживаться равных условий в торговле друг с другом».

Я упомянул, что, насколько я понял его, он однажды высказал мне свою мысль о том, что у него были намерения объединить Англию с Францией, если бы он почувствовал себя достаточно сильным для этого. Наполеон ответил: «Я сказал, что не могу объединить столь несхожие друг с другом две нации. Я был намерен, если бы мне удалось осуществить план вторжения в Англию с моря, упразднить монархию и установить республику вместо олигархии, которая правит вашей страной. Я бы отделил Ирландию от Англии; Ирландию я бы сделал независимой республикой. Нет, нет; я бы предоставил их самим себе после того, как посеял зёрна республиканизма в их нравственном восприятии мира».

Я затем сообщил императору, что на остров Святой Елены ожидается через несколько дней прибытие лорда Амхерста (бывшего британского посла в Китае). Наполеон заявил, что, по его мнению, английские министры поступили неправильно, не дав ему указаний подчиняться обычаям страны, куда он был направлен, в противном случае его вообще не следовало туда посылать. Я высказался в том смысле, что англичане посчитали бы унизительным для своей нации, если бы лорд Амхерст согласился раболепствовать перед местными обычаями; что если бы в этом вопросе была бы допущена уступка, то китайцы, вероятно, не удовлетворились бы только этим и потребовали соблюдения точно такого же церемониала, на котором настаивали японцы и с которым так позорно согласились голландцы. Но лорд Амхерст был готов оказывать такое же уважение китайскому императору, которое он оказывал собственному королю.