– Доктор Вострецова, если не ошибаюсь? – медленно, словно через силу, спросил незнакомец. Ольга Дмитриевна не нашла в себе сил ответить и молча кивнула, обессиленным жестом содрав с лица бесполезную хирургическую маску. – Надо же, – сказал незнакомец, разглядывая ее, как неприличную картинку на стене общественной уборной, – красивая… От мужиков небось отбоя нет. Ты вот что, доктор Вострецова… Была бы ты мужиком – свернул бы шею не задумываясь, одной рукой. И потом ни разу не пожалел бы, можешь мне поверить. Считай, что тебе повезло родиться женщиной. Поживешь еще немного, а там уж Бог тебе судья. Но, если не перестанешь с этими сволочами путаться, я тебя из-под земли достану и не посмотрю, что женщина. Половина чеченских снайперов – женщины, и наши с ними, насколько я знаю, не церемонятся. Ты не думай, что я тебя в милицию сдам. Нет. Я тебя сам убью, своими руками. Ясно?

Ольга Дмитриевна снова кивнула и зачем-то сняла с головы хирургическую шапочку.

– Красивая, – повторил незнакомец. – Как кобра… Я что, собственно, хотел… Там, в коридоре, на лестнице.., ну и наверху.., в общем, по всему дому… Как бы это сказать? Ну, раненые там. Ушибы, вывихи, переломы всякие.., в общем, сплошная травматология.

Ты ведь, кажется, на «скорой» работаешь? Вот и займись по-быстрому, как раз твой профиль. Да и во дворе тоже… А мы с Бакланом пойдем. Только не забывай, что я тебе сказал. Несколько дней я буду занят, а потом проверю.

Он повернулся и, не прощаясь, вышел из бильярдной.

Ольга Дмитриевна сделала странное движение, словно собираясь догнать его, остановить и, сбиваясь и захлебываясь, рассказать ему о себе все: о консерватории, о болезни, о детской мечте вылечить всех людей на земле от всех известных и неизвестных науке хворей, о студенческом театре, о двух мужьях-слизняках, о полунищем существовании, о бесконечных дежурствах, о мечущихся в белой горячке пациентах, о крови на асфальте, перемешанной с уличной грязью, дерьмом и блевотиной, о бесчисленных лифтах, в которых под ногами плещется неизвестно чья моча, и о многом другом, от чего она бежала в уютный, защищенный деньгами и влиянием цыганского барона мирок своей квартиры. Разумеется, она никуда не побежала и ничего не стала говорить, потому что знала, каким будет ответ. «Сука, но богатая», – опять вспомнила она свои собственные слова и тут же переиначила фразу: «Богатая, но.., сука. И богатой осталось быть, увы, недолго».

– Помогите мне, сестра, – устало сказала Ольга Дмитриевна безмолвному изваянию, которое, оказывается, уже не стояло столбом в ожидании распоряжений, а сидело на корточках перед своим шефом, осторожно вытирая марлевым тампоном обильно струившуюся из его расквашенного носа кровь. Доктор Кизевич был без сознания, но лицо его уже начало распухать и приобретать оттенок спелой сливы. Выглядело все так, словно доктора Кизевича лягнул бешеный жеребец. Ольга Дмитриевна с тупым изумлением заметила, что сестра беззвучно плачет.

«Влюблена, что ли? – устало и равнодушно подумала она. – Неужели влюблена? В эту сволочь? Бедняга…»

– Сестра, – уже резче окликнула она. – Оставьте его, вы ему ничем не поможете. У него сломан нос.

Вставьте тампоны в ноздри и идите за мной. Он без сознания, ему не больно. Там, в коридоре, другие больные, им нужна помощь. Или доктор Кизевич научил вас только калечить?

Резкий тон, как всегда, возымел свое действие. Сестра подобрала сопли, уложила своего дорогого доктора поудобнее и торопливо вышла из бильярдной вслед за Ольгой Дмитриевной.

Первый пациент обнаружился сразу за дверью. Он лежал на бетонном полу, скорчившись и обхватив руками голову.

Шея его была повернута под странным, совершенно несвойственным живым людям углом, лицо посинело.

Доктор Вострецова посмотрела на дверь, увидела треснувшую вдоль филенку со страшной округлой вмятиной посередине и зябко передернула плечами.

– Оставьте, – раздраженно сказала она сестре, суетившейся вокруг с бинтами. – Разве вы не видите, что это труп?

В коридоре, на лестнице, на первом этаже особняка и на подъездной дорожке во дворе, как и говорил незнакомец, лежали, сидели и слабо копошились, пытаясь встать, раненые. Ольга Дмитриевна насчитала девять человек, трое из которых уже не дышали. Последний труп она нашла в кабинете. Она не сразу узнала барона, лицо которого было буквально вмято вовнутрь страшным ударом, как будто он пытался бодаться с поездом.

Ольга Дмитриевна немного постояла над трупом.

Ей казалось, что нужно что-то сказать на прощание, но она не находила слов. Потом в углу застонал, приходя в себя, и медленно перевернулся со спины на живот водитель «скорой помощи» Иван. Ольга Дмитриевна посмотрела на него, и нужные слова нашлись сами собой.

– Я выхожу из игры, – сказала она трупу и покинула особняк, уверенно цокая высокими каблуками купленных два дня назад в дорогом бутике туфель.

* * *

Борис Иванович спустился на третий этаж и позвонил в дверь. За дверью заливисто залаял Кузя и послышался ворчливый тенорок Захарыча, который урезонивал не в меру ретивого сторожа. Лай смолк, и Комбат услышал шарканье домашних тапочек. Потом щелкнул замок, загремела цепочка, и Захарыч открыл дверь.

– Спасибо, Захарыч, – сказал Борис Иванович, возвращая старику ключ. – Тележка твоя на месте и в полном порядке. Выручил ты меня, век не забуду.

– Заходи, – обрадовался Захарыч. – Чайку попьем, а то и чего покрепче сообразим… Ну давай, заходи.

– Прости, Захарыч, – сказал Комбат. – В другой раз. Меня дома человек ждет.

Захарыч вдруг хитро прищурился, – Это не тот, которого ты в простыне привез? – поинтересовался он. – Который голый.

Борис Иванович смущенно почесал затылок.

– Да, – сказал он, – от тебя не скроешься… Слушай, Захарыч, у меня к тебе еще одна просьба.

Не в службу, а в дружбу, а? Если тебя кто-нибудь спросит… Это вряд ли, конечно, но, если все-таки спросят, ты скажи, пожалуйста, что машину ты мне не давал.

– Вопрос жизни и смерти? – уточнил Захарыч.

– Он самый, будь он неладен.

– Ага, ага… Только что-то я не пойму, Иваныч, про какую машину ты мне толкуешь? Мы же с тобой в шахматишки резались у меня дома. Ты что, забыл?

Я тебе еще рассказывал, как мы с ребятами рейхстаг брали. Неужто не помнишь?

– Как же, – сказал Борис Иванович, – помню.

Буквально наизусть.

Историю о взятии рейхстага он действительно успел выучить наизусть со всеми подробностями.

– Хороший ты мужик, Захарыч, – сказал он. – Правильный. Спасибо тебе еще раз.

– Не за что, – ответил старик. – Слушай, Иваныч, а ты мне на ушко не шепнешь, в чем тут соль?

– Обязательно, – ответил Комбат. – Когда все закончится, ладно? Е-бэ-жэ.

– Если будем живы, – со значительным видом перевел старик и кивнул головой. – Договорились.