Потом он увидел прямо у своего лица телефонную трубку, которую протягивал ему хозяин, и вопросительно взглянул на Бориса Ивановича.

– Бери, бери, – сказал Комбат. – Не бойся, не укусит. Это тебя.

Ничего не понимая, но уже начиная чувствовать, что его неприятности закончились, Михаил Бакланов взял трубку и приложил ее к уху.

– Баклан, Баклан, я Береза, – послышалось в трубке. – Как слышишь меня? Прием!

– Береза, я Баклан, слышу тебя нормально, – автоматически ответил он, не в силах уразуметь, что означает только что произнесенная им белиберда, но почему-то уверенный, что ответить нужно было именно так.

Более того, он почти наверняка знал, что произносил эту фразу сотни раз и когда-то отлично понимал, что она означает.

– Ну вот, – обрадовался человек на другом конце телефонного провода, – а Иваныч говорит, что ты ни хрена не помнишь!

– Он говорит правду, – сказал Бакланов, чувствуя, как губы сами собой расползаются в широкой улыбке. Это было основательно подзабытое и очень приятное ощущение.

– Да ерунда это все! – прокричал в трубке веселый голос человека, который назвался Березой. – Фуфло трехкопеечное, понял? Раз голова на месте, вспомнишь все как миленький! Это ж надо, куда тебя занесло! Мы его в Йошкар-Оле ищем, а он сидит себе в Москве и в ус не дует! Нет, есть Бог на небе, это я тебе точно говорю! Ну ладно, мы с тобой чуток попозже потолкуем, как положено, под коньячок, под водочку… Дай-ка мне Иваныча, если он там еще не помер от радости.

– Да нет, – – бросив короткий взгляд на хозяина, сказал Бакланов, – Живой вроде, Он вернул трубку хозяину и обессиленно откинулся на подушку. Человек, которого телефонный собеседник Бакланова именовал Иванычем, еще немного поговорил, ограничиваясь в основном междометиями, положил трубку и сказал:

– Сейчас примчится. Жрать хочешь?

Баклан пожал плечами, имея в виду не только обед, но и всю ситуацию в целом. Комбат правильно расценил этот жест.

– Ты, брат, не волнуйся, – сказал он. – Не о чем тебе больше волноваться. Запомни главное: ты у своих. Мы тебя не выдадим. Там, в Афгане, не выдали, а тут и подавно не выдадим. Понял?

– Кажется, начинаю понимать, – ответил Михаил.

…Несколько часов спустя, когда Борис Иванович уже пригнал из мастерской свою отремонтированную машину, вызванный Подберезским именитый психотерапевт получил свой гонорар и ушел, утомленный Бакланов заснул, коньяк был выпит, а водки осталось всего ничего, Андрей с силой потер щеку и сказал, дымя пятнадцатой за этот вечер сигаретой:

– Да, история… Слушай, Иваныч, это же надо, как жизнь крутит! Такие узлы завязывает, что и с бутылкой не разберешься, где начало, а где конец. И как это Баклана угораздило в такое дерьмо вляпаться?

– Что сказал врач? – игнорируя его последний вопрос, поинтересовался Борис Иванович.

– А, – Подберезский махнул рукой. – Что он скажет? С одной стороны, нельзя не согласиться, а с другой стороны; невозможно отрицать… В общем, пациент скорее жив, чем мертв. Сказал, что ему еще повезло.

Сейчас по российским психушкам таких уже десятками считают, и никто ничего не помнит. Как их лечить, никто не знает. Некоторых родственники находят, некоторые так в дур доме и живут. Те, которых нашли, все равно ничего не могут вспомнить. Ему говорят: вот это, дескать, мама, вот это жена, а вот это – сынок твой… А он смотрит как баран на новые ворота и только кивает: ладно, мол, мама так мама, жена так жена.

Раз доктор говорит, значит, так оно и есть. Страшная это штука – потеря памяти.

– Жизнь потерять страшнее, – откликнулся Борис Иванович. – Пока человек живой, все можно исправить, все вспомнить, во всем разобраться… По всем счетам заплатить, между прочим.

– Угу, – промычал Подберезский, прикуривая новую сигарету от окурка предыдущей. – Ты вот что, Иваныч… Ты только ему не подпевай. Пускай он хотя бы недельку полежит, оклемается. Может, мне его у тебя забрать?

Он посмотрел на Бориса Ивановича, но вместо лица Комбата увидел поднесенный к самому своему носу увесистый кукиш.

– Вот тебе – забрать, – сказал Борис Иванович. – Кто успел, тот и съел. И вообще, у тебя твой бизнес, дела всякие, девицы… А мое дело пенсионерское: смотри телевизор да бульончик в кастрюльке помешивай. Так что не суетись, Андрюха.

– Да? – с некоторым сомнением переспросил Подберезский. – Честно говоря, что-то меня беспокоит. Я итак до конца и не понял, откуда и каким образом ты его забрал.

– А что тут понимать? – ответил Борис Иванович, глядя почему-то не на Андрея, а в окно. – Попросил ребят: отдайте, мол, ребята, родственник он мне… Ну они и отдали. Зачем им неприятности?

Большой и Маленький вторую неделю околачивались на примыкавшем к автовокзалу рынке не просто так, от нечего делать, как это частенько случалось с ними раньше, а по личному распоряжению Манохина. Они несли здесь караульную службу, поджидая Баклана на тот случай, если у него достанет глупости здесь появиться. Оба Лехи считали, что их непосредственный начальник просто-напросто тронулся умом, насосавшись производимой Черемисом отравы: на месте Баклана ни один из них не рискнул бы не то что сунуться на рынок, но и вообще появиться в радиусе двухсот километров от города. Это мнение они, не сговариваясь, держали при себе; во-первых, из-за инстинкта самосохранения, а во-вторых, потому, что такой вид «караульной службы» их вполне устраивал, позволяя по-прежнему бить баклуши, литрами пить дрянное пиво, трепаться с дежурными омоновцами и обирать торговок.

Заикнись они о том, что считают такое времяпрепровождение бессмысленным, и мстительный Прыщ вполне мог закатать их на «объект номер ноль» – преть под маской с автоматом в руках и погонять ленивых рабов.

Было утро среды. Ночью прошел обильный ливень, на корявом асфальте блестели и активно испарялись многочисленные лужи. Уже успевшее довольно высоко подняться над зданием автовокзала солнце проглядывало сквозь туман испарений мутноватым, слегка расплывчатым, слепящим пятном. Между торговыми рядами лениво бродили, рассеянно клюя мусор, жирные голуби. Торговля шла вяло.

Большой и Маленький стояли в тени пивного ларька, медленно посасывая жидкое пиво цвета ослиной мочи, и лениво глазели по сторонам, придумывая, чем бы развлечься. Эта пустая трата времени, раньше казавшаяся им вполне приемлемым занятием, теперь превратилась в тягостную, нестерпимо нудную обязанность, и они проклинали тот день, когда Бакланов появился на свет.

Заодно они проклинали дни рождения Манохина, Уманцева, Черемиса, старшего лейтенанта Чудакова и всех его коллег, сколько их было в России, политиков, депутатов, рабов и даже некоторых своих приятелей, так что очень скоро проклятым оказался весь календарь.

– Будь проклят тот день, когда родился директор нашего пивзавода, – рыгнув, изрек Леха-Большой.