князя Московского (читай: Горбачева. – И. З.) в Литву», адресуя его, естественно, Казимире Прунскене, ставшей первым премьер-министром Литовской Республики. Вроде был он, князь Московский, к ней с полным доверием: она ведь – народный депутат из симпатичной ему «Межрегиональной группы», создавала литовское движение за перестройку «Саюдис». Только что в январе хорошо с ней поговорили в Вильнюсе об «автономии» и о «расширении полномочий», ну, конечно, в рамках СССР. Значит – наш человек… Ну что тут скажешь?

Казимира, Казимира,

Ты почто мне изменила,

Ты зачем так подкузьмила,

Казимира, мою власть?

Это все Ландсбергис Витька!..

Вот кого бы застрелить бы…

Но ведь Польша сразу взвоет

Да и Франция не даст!..

Я, конечно, дал свободу,

Но отнюдь не для разводу,

А чтоб еще тесней сплотиться.

А ты думала – зачем?

Так что завтра вам, заразам,

Нашим княжеским указом

Отключаю воду с газом,

Подавляя тяжкий вздох.

Казимира, Казимира!

Ну, ты, наверно, сообразила,

Что ты сама себя казнила,

А я делал то, что мог.

А что мог – то я и делал.

А иного не дано.

А вскоре потянулись многие так называемые коммунисты из науки, вроде меня, убежденные антисоветчики, но не готовые к активным действиям, сдавать свои партбилеты. Кажется, дело было летом 1990 года. Прихожу в партком института. Там никого, кроме секретарши Светланы, и вдруг зашел наш партийный секретарь Володя Шенаев, вполне приличный человек. Кладу партбилет на стол и говорю: «Заявления писать не буду, а лучше спою тебе, Володя, песенку Юлия Кима „Записка в президиум“». И спела:

Ну что вы, братцы, право,

Боитесь глянуть прямо,

Ну хоть раз в жизни будьте вы честны!

Признайте пораженье:

В подобном положенье

Сам Карпов останавливал часы!

Да ладно вам, ребята!

Ну что тут непонятно?

Не надо так обиженно сопеть!

Вы крупно облажались

И слишком задержались,

И значит, вам в глаза придется спеть:

Уходите, ваше время истекло!

Уходите под сукно и за стекло!

Ну поглядите на число или хотя бы за окно

И убедитесь: ваше время истекло!

…………………………………

Как только вы уйдете,

Поскольку мы в цейтноте,

Начнется потрясающий атас!

И дров мы наломаем,

И дурочку сваляем,

И то и се – но главное, без вас!

Песня нашему «парткомычу» понравилась. Кажется, ему самому давно все обрыдло. Посмеялись, и посоветовал он мне билет на память сохранить и никаких заявлений никуда не писать, мол, вся эта коммунистическая махина вот-вот развалится. Он, как и многие наши сотрудники, да, собственно, как и наш директор Е. М. Примаков, в сущности, перестройку готовили в рамках так называемой «системной оппозиции».

Шли годы. Встречались мы с Юликом не так уж часто. Но на основные свои премьеры Ким всегда нас с Карякой приглашал. Юра как-то назвал его инопланетянином. Почему? Объяснил это в своем дневнике так: «Юлик для меня – инопланетянин: сколько кровей национальных, сколько кровей социальных, духовных… и он этими кровями связан. Он стоит на какой-то точке (я это только чувствую), с которой видно все куда глубже, шире, точнее, чем нам всем сегодняшним и тутошним. Да, у него другая точка зрения, точка видения… Ему куда труднее и смешнее на нас глядеть и грустнеть. Он отсюда и – оттуда. История человечества, с его точки зрения (да так и должно быть), и смешна, и трагична. Трагична и смешна. Тут и слезы, и кровь, и смех неодолимый, прости меня Господи!»[57]

22 июля 1990 года Каряка томился в больнице, правда в хорошей, можно даже признать, в больнице высшего класса – ЦКБ (была такая для избранных), и народный депутат туда сподобился с обширным инфарктом. Не могу вспомнить почему, позвонила я утром Юлику, вроде не были мы особенно близки, и сказала, что еду к Юре, а ему сегодня – шестьдесят. Юлик сразу откликнулся: «Я – с тобой, заезжай за мной!» И в машине сначала появился огромный букет роскошных темно-красных роз, а потом любимый наш отважный трубадур. К решетке больничного сада он вышел грамотно, с коньячком, который друзья и распили при одобрительным наблюдении охранника. Других поздравлений не было.

Когда Карякину исполнилось семьдесят в июле 2000 года и он получил в Кремле от недавно избранного нового президента орден Почета (в народе его называют «Веселые ребята»), никаких застолий не последовало. Правда, Юлик опять вспомнил о друге и вручил ему грамоту:

Дается грамота сия

Карякину Ю. Ф.

За то, что он в день изо дня

Ведет великий сев.

Разумного, доброго, вечного

Прекрасного и человечного.

И, в ожидании плодов,

Дальнейших ждем его трудов!

А вот когда подступил серьезный юбилей – семьдесят пять, увидела я в глазах Каряки томление и поняла: хочется ему собрать всех своих друзей. И тут он вдруг сказал: «Хорошо бы в доме Булата мой юбилей отметить!» Я сначала подумала, что вряд ли Ольга Окуджава на это согласится. А она же не только согласилась, но и радостно подключилась к подготовке. Очень помог Буля (Антон), сын Булата. Сделал красивую афишу и смешной значок – бейджик «Карякин говорит, что ему – 75. Юра, ты что, одурел?». И свою ударную лепту внес поэт и бард, подарив юбиляру «Песенку» на музыку Александрова и текст его, совместный с Михалковым, от которого оставил только припев.

Россия родная, страна дорогая,

Ну что ж ты, Россия, стоишь и поешь?

Все снова и снова стихи Михалкова,

А в них что ни слово, то скука и ложь.

Под песенку эту ковали победу

И сами себе возводили тюрьму.

Нас вырастил Сталин на страх всему свету,

А также и на смех, спасибо ему.

Поем по отмашке, поем по бумажке,

Поем, словно стадо, жующее жмых.

Все снова и снова стихи Михалкова,

Он сам-то ни слова не помнит из них.

Пой, наша Родина, пой, горемычная,