– Так кто это был? – сказал Сырец, злясь на Коренева за его равнодушие. Для Володи наступила ответственная минута, сейчас он узнает, кто его предал.

– Это был Зураб, грузин, наркоман, его убили за долги, – сказал Коренев, нехотя отрываясь от написания бумаг, – он задолжал сбытчикам за наркоту, вот его и отправили на тот свет. По этому факту возбуждено уголовное дело. Когда-то Зураб приходил к вам, угрожал, но вы его выгнали. Об этом он успел рассказать Иванову. Кстати, он же сообщил ему номера и реквизиты вашей автомашины, назвал приблизительный адрес проживания. Черепков когда-то работал в милиции, и он быстро установил место вашей регистрации. Всю основную работу по установлению ваших данных сделал именно он. Зоя опознала его. Черепков трижды снимал маску в гараже. Она его запомнила. В момент нападения он был в милицейских брюках. К счастью, за год до совершения преступления он был уволен из органов. Вот и все чудеса в решете!

– Абсурд какой-то, – пробормотал Сырец. Он был готов ко всему, но то, что услышал, не входило ни в какие ворота. Черепков – бывший мент. В гараже зачем-то снимал маску. Кто может угадать – зачем он это делал? А кто такой Зураб? Зураб-Зураб, ах, да, это тот самый грузин, он приходил в автохозяйство наниматься на работу. А когда Сырец отказал ему в трудоустройстве, Зураб стал угрожать.

– Любое преступление абсурдно, Сырец, вам ли это не знать, – сказал Коренев, и подошел к чайному столику, – хотите чаю?

– Да нет, не хочу, – сердито буркнул Сырец, – а деньги мои где? У кого?

Если его сдал Зураб, тогда откуда эти ребята узнали про деньги в антресолях?

– Неизвестно, Черепков и его команда не взяли на себя грабеж в отношении Аркадия Лаща. Они сознались во всех преступлениях, но от 60 тысяч отреклись. Думаю, что они боятся конфискации имущества. Завтра состоится суд. Сырец, вы готовы выступить?

В кабинете Коренева было тепло и уютно. Исходил паром чайник, на столике темнели чашки с заваренным чаем, в центре стояла баночка с вареньем и вазочка с печеньем. Как-то совсем по-домашнему устроился боевой полковник Коренев. Сырец был наслышан о его героических подвигах в Чечне.

– Выступлю, почему не выступить, – сказал Сырец, с отвращением глядя на чашку с чаем. У него пропал аппетит, он не мог бы сейчас проглотить даже глоток воды.

– Тогда, до завтра, Сырец, надеюсь, я вам больше не понадоблюсь, – улыбаясь, сказал Коренев, с удовольствием прихлебывая горячий чай.

– Надеюсь, что нет, Валентин Юрьевич, спасибо за помощь, мне без вас пришлось бы туго, – проскрипел Сырец, у него, как обычно бывало в трудных ситуациях, пропал голос, – вот, я принес вам все, что у меня есть.

Сырец вытащил из грудного кармана небольшую пачечку, завернутую в тетрадный листок.

– Здесь тысяча долларов, больше у меня ничего нет, – смущенно сказал Сырец, изнывая от ощущения собственной ничтожности.

Эти деньги он доставал трудно. Пришел в «крышу», решительной походкой прошел к столу, выключил монитор с «косынкой», и сказал, обращаясь к самому главному: «Дайте денег, сколько можете! Мне позарез надо». Сначала все онемели, потом переглянулись. В конце концов, «крыша» покряхтела, покрутила носами, но, вспомнив, сколько денег высосала когда-то из Сырца, скинулась и набрала ему тысячу долларов.

– Штуки хватит? – деловито спросил главный. – Отдашь, когда сможешь.

Главный не надеялся на возврат денег, понимая, что это небольшая плата за бездеятельность «крыши». Они откупились от Сырца, в глубине души радуясь, что отделались от него с минимальными затратами.

– Сырец, вы неисправимы, – засмеялся Коренев, – мне не нужны ваши деньги. Оставьте себе, они вам еще пригодятся.

Сырец стоял с протянутой рукой, стискивая побелевшими пальцами тощую пачечку долларов.

– Почему вы мне помогаете? – спросил он, не зная, что делать с руками. – Я же еврей.

– А вы что, стесняетесь, что вы еврей? – спросил Коренев с нескрываемым интересом.

– Мне фиолетово, кто я, только меня бесит, когда кто-нибудь произносит слово «еврей», оно звучит как нецензурная брань вперемешку с похабщиной, – не смог сдержаться Сырец, он-то знал, чего ему стоила его национальность. Ее все ругают, она всех интересует, все над ней смеются. Но многие это делают исподтишка.

– Н-не знаю, никогда не думал над этим, – пожал плечами Коренев, разглядывая руки Сырца.

Володя тоже посмотрел на свои руки, они мешали ему. Спрятать деньги в карман? Неловко как-то. Положить на стол? Страшно. Сразу заберут, посадят в камеру. Коренев продолжал улыбаться, наблюдая за Сырцом, будто ждал от него еще каких-нибудь выходок.

– Вы же антисемит? Вы не любите евреев, – сказал Сырец, преодолев, наконец, робость.

Володя намеренно спокойно сунул руку во внутренний карман пиджака и положил в него деньги.

– А почему я должен их любить? – пожал плечами Коренев. – Главное, что я их не ненавижу. В этом вся суть наших взаимоотношений. Люди должны помогать друг другу, невзирая на национальные различия. Вы ведь неплохой человек, Сырец. Только запутались немного в жизни, ведь правда?

Сырец молча кивнул, мол, правда, есть такое дело, я запутался в трех соснах. Ощущать себя евреем внутри и быть хорошим человеком снаружи – понятия несовместимые. Их сложно составить в одно целое. С одной стороны, в Сырце живет его отец Соломон вкупе с его религиозными постулатами, с другой – Сырец является свободным художником. И ни от одной из сторон он не желает отказываться.

– Было бы предложено, – сказал Сырец, прощаясь.

– Что вы будете делать, Сырец? – крикнул ему в спину Коренев.

– Буду жить дальше, – сердито буркнул Володя и закрыл за собой дверь.

Потом они не встречались. Иногда Сырец с благодарностью вспоминал Коренева, но никогда ему больше не звонил.

На суде ему дали слово. Сырец встал и посмотрел на судью, но она не глядела в его сторону. Она всего лишь выполняла формальности. Внешне она напомнила ему судью из Невского районного суда, такая же продолговатая, как сухая осина, с тонкими шелестящими пальцами вместо высохших веток.

– Ваша честь, – сказал Сырец, обращаясь в сторону обвиняющей стороны, – отпустите их. Они не ведали, что творили. Я лично их прощаю. У меня нет к ним претензий.

Все пятеро за барьером хором ахнули. Сырец передернулся. Заключенные все делают сообща. Это он уже проходил.

– Ваша честь, я не хочу, чтобы вы загубили их молодость, – продолжал Сырец, глядя на прокурора, – они еще молоды. Когда-нибудь они поймут, что чужие деньги не приносят счастья. Это плохие деньги. Потому что, они – чужие!

Сырец спустился с трибунки и вышел на улицу, не слыша окриков судьи. Он шел по улице Бабушкина, и ему почему-то не хотелось плакать. Мысленно он повторял слова Соломона, те самые, что он часто слышал от отца в детстве. Мин гошо маим. Так суждено свыше. Сырец впервые был счастлив. Счастливый человек уподобляется Богу. С этой минуты Володя был чист перед Всевышним. Он стал самим собой. Больше того, он поднялся выше себя самого. Сырец простил родителей за их отношение к нему. Он наконец примирился с жизнью. Не было больше предательства на планете. Оно исчезло.