— Эхе-хе, — вздохнул Шестаков и сказал неожиданно: — Смотри сам, парень. Году в пятьдесят третьем вспомнишь этот момент, если доживешь.

Почему он это сказал, почему вдруг назвал именно пятьдесят третий, а не какой-нибудь более близкий год, он ответить даже сам себе не смог бы.

А двое молодых, после всего происшедшего отчаянно настроенных воров примкнули к обществу.

— Ладно, решили. И «патриотов» подцепим к охране, пусть крепят нерушимую дружбу блока коммунистов и беспартийных, — с усмешкой сплюнул под ноги Власьев, — а мы — поехали.

Шестаков удивился, насколько старший лейтенант удачно вписывается в неожиданно придуманный образ. Откуда он вообще набрался уголовных манер?

Но не стал вникать в ненужные сейчас тонкости. Будет еще время обменяться мнениями.

Крутнул ручкой не успевший остыть мотор, развернул в три приема полуторку на узкой лесной дороге.

— Ну, по машинам.

— Как это — по машинам? — вскинулся вдруг один из молодых воров. — Вы, дяденька, отоварились, а мне? Вертухаи тут в тулупах и в валенках париться будут, а я замерзай?

И тоже потащил белый, хотя и грязноватый романовский полушубок с начальника караула.

— Эй, подожди, — слабо возразил тот, — ну будь человеком. Мороз-то… Когда нас еще найдут?

— А мне по… Вы обо мне думали, когда трое суток в холодной камере без одеяла и матраса держали? А в эту жестянку запихали в опорках на босу ногу? Снимай, падла, и валенки снимай. Скажи спасибо — портянки не забираю. На вон, подарок, — и сбросил перед начкаром свои действительно хилые опорки и ватную стеганку.

— Замерзнешь — с кобелей своих можешь поснимать, — он указал на рядовых конвоиров.

— Не, куда там, мне тоже холодно, — и второй сявка потянулся за своей долей добычи.

— Хрен с вами, прибарахляйтесь, только этого мужика не трожьте, я ему обещал…

Шестаков отвернулся. Сцена мародерства тоже выглядела неприятно, но впрямую его не касалась.

Это были разборки внутри своеобразного мира, где роли якобы жестко распределены, но вот же, могут иногда и переходить от одних актеров к другим.

И еще он откуда-то знал, что теперь эти конвоиры, когда их найдут, отправятся на их место. «Тут правило простое: головы зэка недосчитаешься, своей головой пополнишь».

Неизвестно, как пришла на ум эта фраза, но он ее точно раньше уже слышал. Или читал.

Он ждал, что с ним в кабину сядет Власьев, однако ошибся.

— Давай ты сюда, — показал тот Косому на дверцу. — А я с парнями в кузов. Если что — постреляем…

У них действительно на всю компанию было теперь две винтовки с полсотней патронов на каждую, четыре отобранных у вохровцев «нагана», плюс власьевский, который вез в полевой сумке начкар вместе с сопроводиловкой в качестве вещественного доказательства, и еще «наган» и «вальтер» Шестакова.

Стоя у машины, нарком сказал Власьеву:

— Смотри, Александрыч. В запасе у нас час-два, вряд ли больше. До первой машины или саней, которые здесь проедут.

— Непременно. Только когда еще машина здесь появится и сколько им до города добираться? А ты куда ехать собрался?

— Как куда? Выбора нет. Обратно до Кольчугина, а там на Александров…

— Прости, Гриша, но что-то ослабел ты разумом. Утром, в самый разгар людского движения, вздумал через город ехать, где каждая собака, не считая милицию, эту машину навскидку знает? Тебе не наркомом, а золотарем бы работать. Иди лучше ты в кузов. Я попробую другим путем выбраться.

Увидел, что Шестаков насупился, подсластил пилюлю:

— Нет, я, правда, сейчас кое-что интереснее придумал. Да и с вором поговорить надо. Не обижайся, сиди у окошка, смотри, чтоб погони не было, но без крайней необходимости не стреляй.

Шестаков вдруг почувствовал, как и на флотской службе, что Власьев в критических моментах умеет быть спокойнее и как бы мудрее его.

В кабине полуторки, которую Власьев вел неторопливо, но умело, пошел другой разговор.

— Признаю, кореш, что ты с дружком — фасонные ребята. Таких побегов на рывок и я не упомню. Наверно, правду говорили про Пантелеева, что он и из Крестов умел уходить, и с Гороховой. А все ж не верится, чтобы пятнадцать лет об тебе в законе ни слуху ни духу. Не бывает так, понял…

И вдруг вновь перешел на сплошь блатную музыку и так зачастил, что Власьев успевал выхватывать лишь отдельные знакомые слова.

Ответил несколькими тщательно сконструированными фразами, тоже по фене, но исключительно царского времени и первых нэповских лет. Тут же перешел на нормальный русский язык.

— Зря стараешься, кент. Я настоящим блатным и тогда не был. Может, слышал, после революции в налетчики кто придется шел: гимназисты, бывшие попы, офицеры… «Музыку» учить незачем было и некогда. Более того, у нас, тогдашних уркаганов, природных, старорежимных воров совсем даже и не почитали, ну, разве медвежатников со стажем. А так — портяночники, одно слово. При царе налетчиков вовсе ведь, почитай, не было.

Помолчал, будто раздумывая.

— Ладно, скажу — последние годы я совсем не в Совдепии прожил. Что я тебе, дурак, из-под третьего расстрела сбежав, здесь оставаться? В Финляндию ушел. Совсем недавно вернулся.

— Зачем? — жадно спросил вор.

— А так. Тоска по Родине заела, — откровенно заухмылялся Власьев. Давая понять, что об истинных причинах своего отъезда из Финляндии и о целях возвращения на Родину он говорить не намерен. — Да вот, видишь, нюх чуток потерял. Попался по дурочке. Но тут же взял и ушел. Подтвердил квалификацию?

Колян, похоже, впал в сомнение.

Не подстава ли, мол, и не фигарь ли (сиречь — стукач) этот, назвавший себя громким именем легендарного налетчика?

— А человечек твой, с пушкой, откуда в «воронке» взялся?

— Да легавые и посадили. Специально для тебя. А сказать по-хорошему — одолел ты своими вопросами. Ноги-руки я тебе ломать не стану, хоть и в полном праве за твою трепотню язык вырвать. Знаешь, как оно бывает? Хочешь — прямо сейчас прыгай и сваливай, приторможу из доброты душевной, хочешь — по делу говори…

И Власьев демонстративно переключил рычаг на нейтраль, машина начала останавливаться.

— Даже могу на прощание к одному «нагану» второй подкинуть. На…

Власьев выдернул револьвер из-за отворота полушубка, но протянул его вору не рукояткой, а стволом вперед, и для слабонервного человека это могло бы выглядеть двусмысленно.

— Ладно, Пантелей, — сказал вор, отстраняя от себя ствол. — Верю. Прости за пустой базар. Но уж больно все хапово вышло.

Полученное письмо меняло очень и очень многое. Сильвия пока еще не представляла до конца, к каким последствиям не только для нее лично, для всей Галактической кампании может привести его появление. Нет, конечно, не появление двух бумажных листков как таковых, а события, приведшие к тому, что они появились на свет.