Фарамонд отпрянул, словно громом пораженный. И с силой зажмурился, борясь с подступающими слезами. Рис поднялся, с тревогой глядя на него:

– Коул, может быть, не стоит…

– Нет-нет! – севшим голосом перебил эльф. Дрожа всем телом, он старался овладеть собой. – Ты рассказывал о юноше, который возвращается в башню, чтобы очистить тебя от обвинений в убийствах. Это ведь он. Вполне вероятно, что ему предстоит Усмирение… впрочем, как и тебе.

Рис угрюмо кивнул.

– И мне тоже, – заключил Фарамонд и содрогнулся, словно одна мысль об этом наполняла его невыносимым ужасом.

Коул решил, что продолжение он вряд ли услышит, однако эльф коротко кивнул, сумев взять себя в руки.

– Есть некая ирония в том, что ритуал Усмирения отсекает пути в мир снов, поскольку само по себе Усмирение и есть сон, длящийся наяву. Во сне все так, как дóлжно, все на своих местах… но в глубине души чувствуешь: что-то не так. Это не твой сон, не твоя жизнь… не ты. Однако изменить ход событий во сне человек не в силах. Сон течет своим чередом, а ты покорно следуешь за ним, твердо зная, что все это понарошку, что ты, свернув за угол, проснешься в целости и сохранности. Вот только этого не происходит. И тебя все тесней обволакивает тишина, нестерпимо прозрачная, лишенная всяческого смысла.

Они стояли посреди поля в лиловых, неспешно колеблемых ветром цветах. Стояли – и молчали. Впервые с тех пор, как отряд покинул крепость на краю бездны, Коулу стало по-настоящему страшно.

– Мрачное зрелище.

Евангелина не могла не согласиться с Рисом. Они подъезжали к Вал Руайо с западных холмов и теперь воочию видели то, о чем раньше знали только с чужих слов. Почти весь день им встречались толпы людей, бредущих прочь от столицы, и все эти прохожие твердили одно: в Вал Руайо царит хаос.

Известия о войне в восточных провинциях как громом поразили город, вызвав паническое бегство знати. Затем прошел слух, что императрица мертва, – первая из множества безумных россказней, которые тотчас разносились по всему городу, обрастая невероятными подробностями. И когда лорд-канцлер издал указ о мобилизации крестьянства, в столице вспыхнули бунты.

Казалось невозможным, чтобы столько событий произошло за какие-то две недели, и каждый новый слух, звучащий из уст беженцев, казался еще более диким и маловероятным, нежели предыдущие… однако теперь взорам путников явилось наглядное доказательство того, что по крайней мере некоторые из этих слухов не были досужим вымыслом.

Перед городскими воротами собралось войско – настоящее море палаток и шатров. Евангелина на глаз прикинула: здесь разместилось никак не меньше десяти тысяч человек. Дым, тянувшийся от походных шатров, казался тем плотнее оттого, что добрая половина города либо еще горела, либо совсем недавно была охвачена огнем. Густая пелена сажи и пепла затянула небо, воздух был пропитан запахом гари и – в довершение худшего – вонью пота, железа и кожи, которую источал огромный лагерь.

Дворец, высившийся на холме, был почти неразличим за пеленой дыма. Даже отдаленный силуэт Великого Собора терялся в гигантском скопище зданий, которое представляла собой столица Орлея. Единственным, что еще можно было разглядеть в этом хаосе, оставался Белый Шпиль. Он высился над обезумевшим городом, как ослепительный маяк порядка и разума.

– Городские ворота закрыты, – заметила Адриан.

Она была права. Солнечные ворота являли собой чудо архитектуры, изготовленное из железа и украшенное золотым фасадом, на котором изображалось восхождение на трон императора Драккона. Говорили, что в солнечные дни ворота эти сверкают так ярко, что могут ослепить армию врага. То был, конечно, нелепый предрассудок, однако орлесианцы относились к Солнечным воротам с известным благоговением. Как гласила старинная поговорка: «Всяк живущий в Орлее рано или поздно пройдет через Солнечные ворота». Впрочем, эта поговорка утратила смысл. В последний раз ворота Вал Руайо запирали, когда на город напали драконы. Это было ужасное событие, от последствий которого столица долго не могла оправиться. Оставалось лишь надеяться, что на сей раз ворота оказались заперты по менее катастрофической причине.

– Это войско осаждает столицу? – спросил Рис.

Винн покачала головой, указывая на скопление шатров:

– Видишь вон тот алый стяг с головой оленя? Это герб маркиза де Шевин, одного из ближайших союзников Селины. Я вижу также стяги Гислена, Моррака, графини д’Аржан… маркиз собрал северное ополчение.

– Тогда почему закрыты ворота?

– Думаю, чтобы горожане не разбежались от призыва по деревням. Или же в городе чума… был, кажется, и такой слух?

Евангелина досадливо отмахнулась:

– Всего-то за две недели? Большинство этих людей даже и не входило в город. Сами разузнаем, в чем дело… если только нас впустят.

И она первой двинулась вниз по крутой тропе, которая вела прямиком в центр военного лагеря. Его можно было и обогнуть, проехав вокруг столицы до менее грандиозных Ночных ворот, но тогда пришлось бы пересекать реку. Умозрительно рассуждая, путникам беспокоиться было не о чем. Их прибытия ждали.

Правда, это обстоятельство тревожило Евангелину ничуть не меньше.

Они медленно ехали через лагерь. Повсюду виднелись угрюмые лица; мужчины и женщины в самых дрянных доспехах – если у них вообще были доспехи – сидели у костров и жадно черпали из мисок похлебку. На их неказистом фоне сразу бросались в глаза шевалье – рыцари в полном боевом облачении, на котором пестрели красочные фамильные гербы. Всадники проезжали вдоль рядов, выкрикивая приказы, и безостановочно, словно трудолюбивые пчелы, сновали от шатра к шатру. Никто из них не задерживался на месте, и шевалье, по мнению Евангелины, проявляли куда больше беспокойства, нежели рядовые солдаты.

В воздухе царило напряженное ожидание. Евангелина поневоле задумалась – не идет ли на Вал Руайо вражеская армия? Быть может, эти люди готовятся выступить в поход? Интересно, примет ли в нем участие орден храмовников. В прошлом и такое случалось – по велению Церкви. Если это правда, то как бы вскоре ей самой не оказаться в рядах этого войска.

Здесь же можно было заметить изрядное количество людей, которые не имели никакого отношения к военным. Повсюду шныряли дети, бродили женщины – не то маркитантки, не то пришлые особы, задумавшие пристроиться к воинству. Повара занимались стряпней, слуги-эльфы носились по лагерю, исполняя поручения; ушлые торговцы норовили всучить солдатам «защитные амулеты», и даже рыскали по темным углам продувные представители воровского племени.

Перед городскими воротами стоял отряд стражников, довольно многочисленный. По меньшей мере два десятка солдат не спускали глаз с нескольких сотен просителей – путников, решивших дождаться, когда перед ними откроются городские ворота. Вблизи последних вырос свой, на скорую руку поставленный лагерь, и его удрученные обитатели не нашли себе занятия лучше, как только сверлить взглядом стражников, будто створки могли распахнуться по велению их воли.