Это было до кризиса в марте 1931 года, и Марсель Буйю-Лафон обвинил Дора в предательстве. Серр, может, одно время и подумывал об увольнении, но ситуация кардинально изменилась. Воспользовавшись тем, что его соперник вышел из фавора, Серр стал настаивать на общем повышении заработной платы всему своему подразделению. Он был социалистом, Дора же относился к числу консерваторов, если не фашистов, и теперь, наконец, Серр мог попытаться доказать превосходство своих идеологических убеждений. Едва ли наступил подходящий момент для увеличения эксплуатационных расходов для «Аэропостали», но Андре Буйю-Лафон поддержал предложение Серра. Пришло время поощрить шофера, так как повар обманул его ожидания, и, как бы сильно он ни ненавидел «кухонную политику», вероятно, этот кусок, брошенный социалисту, состоявшему в хороших отношениях с Блумом и Ориолем, мог убедить последних отозвать их парламентских собак.

Если он на это рассчитывал, то он сам себя ввел в заблуждение. Повышение заработной платы Серру ввергло «Аэропосталь» в хаос: механики-ветераны рассердились, ведь их оплата осталась замороженной, в то время как радиотехники, прослужившие в компании даже меньшее количество лет, получили щедрые авансы. В одночасье то, что когда-то представляло собой единое целое, вдохновленное подлинной честью мундира, где царил дух самопожертвования, превратилось в осиное гнездо враждебности и взаимных обид, враждующий лагерь клик и кланов. Дидье Дора больше не являлся капитаном своего судна, теперь расщепленным надвое, где царили, как он описывал позже, «две политики, два лидерства, две позиции».

Дабы спасти предприятие от полного провала, создали «ликвидационный комитет», состоящий из четырех членов, возглавляемый Раулем Дотри, инициативным инженером, заработавшим себе репутацию, управляя государственной железнодорожной компанией, и продолжавшим позже объединять французскую железнодорожную систему в единое целое. Его руководство принесло только кратковременную отсрочку, поскольку к этому времени червь уже глубоко вгрызся в яблоко. Политика резкого сокращения вошла в силу, и деятельность «Аэропостали» впредь ограничилась авиалинией Тулуза – Буэнос-Айрес – Сантьяго. Планируемые перелеты между Чили, Перу, Боливией, Аргентиной и Парагваем были отложены, как и намеченное обслуживание почты, охватывавшее обширные тропические леса и горную местность Бразилии. В Венесуэле Поль Ваше сумел сохранить авиалинию при поддержке местных органов власти, но перелетами между Наталем и французскими Антильскими островами пришлось пожертвовать. Брошенной на произвол судьбы линии «Аэропосталь Аргентина» пришлось приостанавливать обслуживание Патагонии, над вводом в действие которой так упорно трудился Сент-Экзюпери. Только в следующем октябре оно возобновилось, когда компанию, теперь полностью аргентинскую, переименовали в «Аэропосталь насиональ». За каких-то несколько недель напряженные усилия, на которые ушло полдюжины лет, свелись на нет, и «Аэропосталь» прекратила, фактически внезапно, быть ведущей авиалинией в мире.

Марсель Буйю-Лафон, может, и не обладал гениальностью энергичного Фердинана Лессепа, но катастрофа, настигшая «Аэропосталь», слишком болезненно напоминала панамский скандал. Вряд ли могло все произойти в более неподходящий момент для Сент-Экзюпери. Ему теперь приходилось содержать еще и жену, и именно тогда, когда пост, который он совсем недавно занимал в Аргентине, прекратил существовать. Мермоз, встревоженный бедствием, настигшим компанию, примчался в Тулузу, где Гийоме, не летавший начиная с середины апреля, присоединился к ним. Все трое оказались там к 15 июня, когда Рауль Дотри приехал туда из Парижа в инспекционную поездку вместе с Андре Буйю-Лафоном. На вопрос Дотри: «Какие улучшения вы хотели бы видеть?» – Мермоз ответил за всех троих: «Никаких. Поддержите месье Дора. И тогда улучшения произойдут сами собой».

Если бы Дотри, способный и честный человек, был полностью свободен в своих действиях, он бы так и поступил. К сожалению, он совсем не разбирался в аэронавтике и чувствовал себя обязанным учитывать советы Андре Буйю-Лафона, также входившего в состав «ликвидационного комитета». А Андре Буйю-Лафон из кожи вон лез, лишь бы любой ценой расквитаться с Дора. Против Дора возникло новое сенсационное обвинение, выдвинутое двумя пилотами, от которых он избавился за профессиональную непригодность. По их домыслам, Дора был пироманьяком, многие ночи напролет сжигавшим в Тулузе почту, вместо того чтобы ее доставлять адресатам. Обвинители ручались, так как якобы видели это своими глазами! Обвинение явно абсурдное, но в пылу разгоревшихся тогда страстей оказалось достаточным напечатать подобное и поднять новый шум и травлю в левой печати. Мавританцы всякий раз, стоило им захватить самолет «Аэропостали», первым делом хватались за мешки с почтой, из которых они могли выкроить себе бурнусы. Затем они вскрывали конверты в надежде обнаружить там деньги. Все остальное, не представлявшее для них никакого интереса, они развеивали по ветру. Если удавалось спасти хоть какие-нибудь почтовые отправления, «Аэропосталь» возвращала их в Тулузу, где они передавались в местное почтовое отделение. Дора не имел никакого отношения к окончательной судьбе таких посланий, но с присущей ему тщательностью, опасаясь любых подобных инцидентов или несчастных случаев, он связывал вместе несколько конвертов, затем погружал их в воду или подносил к ним спички, пытаясь определить, выдерживали письма испытание огнем или погружение в море. Вот они, пиротехнические опыты, тайная страсть этого преступника! Абсурд? Для Сент-Экса, Гийоме и Мермоза, да и большинства их товарищей-пилотов – совершенная чушь. Но не для врагов Дора, теперь во главе с Андре Буйю-Лафоном. Потрясенный такой мстительной мелочностью, Беппо Массими – генеральный директор «Аэропостали» – отказался от своей должности. Дора, несмотря на тщетные протесты Мермоза, Гийоме и Сент-Экзюпери, уволили.

Для всех них это был неожиданный удар. После стольких лет потерять своего патрона, которому служили верой и правдой, оказаться предоставленными самим себе. Но все они тесно привязались к «Аэропостали» и были готовы смириться со многим. Обвинения против Дора, такие глупые, чтобы их поддержали законники, вероятно, позволяли им надеяться, что, как только разоблачат клевету и ложь, Дора будет вновь назначен на свой пост. И они вернулись к своим полетам, не до конца осознавая то разрушительное опустошение, которое из-за слепоты Андре Буйю-Лафона грозило компании.

Из Тулузы Сент-Экзюпери направили в Касабланку, где Консуэла присоединилась к нему немного позже, прилетев на самолете компании. Тонио уже работал, перевозил почту из Дакара, и, когда она прилетела, ей пришлось завтракать в гостинице «Эксельсиор» одной. Привлеченный веселым взглядом ее черных глаз, некий француз, занимавший соседний столик, заговорил с ней и крайне удивился, когда она произнесла, как само собой разумеющееся: «Я прибыла с неба, и звезды – мои сестры».

Работа Сент-Экзюпери, как и его статус, изменилась, и ему приходилось возить почту вокруг Дакара по центральному участку африканской линии. Вместо «бреге», на котором он однажды летал днем, теперь он пилотировал «Лате-26» и вылетал из Касабланки около четырех часов дня. Он приземлялся в Агадире незадолго до заката и остальную часть полета выполнял при свете луны или звезд. Порт-Этьенн, конечная остановка, показывался на рассвете, вместе с огромным оранжевым шаром солнца, начинавшем подниматься над розовеющими дюнами на востоке.