Такой была эта маленькая, живая дама, которую Бенжамин Кремьё представил Сент-Экзюпери. Подобно многим другим французским пилотам, он считал социальную жизнь аргентинской столицы слишком зажатой, в отличие от более свободной атмосферы Парижа. Почти испанская строгость нравов поддерживала общественное разделение полов, и даже в самом фешенебельном баре города существовал salon para caballeros (для мужчин) и salon para lafamilia, куда допускались женщины, если они пришли с мужьями. Бикини, несомненно, оставалось неизвестным на Мар-де-Ла-Плата, пляже к юго-востоку от Буэнос-Айреса, мужчинам там следовало надевать своего рода юбку, совсем как клетчатые юбки у шотландцев, поверх спортивных купальных трусов. Пуританизм не сочетался со складом характера Сент-Экса, и у того, кто знал безумный и необузданный Париж двадцатых, эти табу не вызывали ничего, кроме раздражения. Проще казалось создать и расширить французскую колонию в Буэнос-Айресе, где к тому же все избавлялись от необходимости изучения нового языка.

Именно тогда Антуан с удивлением, граничащим с восхищением, познакомился с Консуэлой Гомес Карильо, болтавшей на ломаном, но необычайно колоритном французском, до предела забавлявшем его. Она была смуглой и миниатюрный, вовсе не в его вкусе, но какая-то дикая красота, сосредоточенная в ее темных глазах, и штормовой ветер ее речи завораживали его. Так он летчик? Изумительно! Как же замечательно, должно быть, смотреть с высоты на землю! Каким маленьким, каким странным все должно казаться оттуда! Но, увы, она никогда не летала на самолете.

– Тогда я возьму вас на борт! – вскричал Сент-Экзюпери. – Это будет ваше крещение в воздухе, и я буду вашим отцом, ваш крестным отцом, и вашим священником.

Она пришла в восторг. Почему нет? Она не аргентинка, и за ней не присматривала семейная дуэнья или ревнивый муж, и никто не помешает ей получить удовольствие.

Сент-Экс сдержал слово. Они отправились в Пачеко, где он поднял ее в воздух на своем «Лате-25», убедившись, что она крепко привязана на сиденье рядом с ним. На высоте в несколько тысяч футов он сказал ей с усмешкой:

– Теперь я покажу вам, на что способен этот самолет.

И с этими словами он провел самолет через ряд резких виражей и плавных скольжений, не теряя присутствия духа.

– Остановитесь! Остановитесь! – кричала она. – Пожалуйста, пожалуйста! – Но игра продолжалась, и с каждым пируэтом она все больше пугалась. – Пожалуйста… Пожалуйста…

– Отлично, – сказал Сент-Экзюпери. – Я остановлюсь, если вы обещаете мне стать моей…

Он уменьшил обороты мотора и навалился на рукоятку. Нос самолета опустился, и, к ужасу Консуэлы, земля начала наезжать на них, вырастая на глазах с каждой ужасающей секундой.

– Прекратите! – Она уже вопила. – Прекратите!

– Говорите «да»! – прокричал ей Сент-Экс, получая наслаждение от этой игры.

– Да, да, да! – крикнула она и закрыла глаза.

Антуан вернул рукоятку назад, и исчезнувшее было небо плавно возвратилось на место. Уф! Они спасены. Он подарил ей широкую, образовавшую ямочки на щеках улыбку, но Консуэла смогла улыбнуться снова только тогда, когда они приземлились.

С годами этот эпизод, который, правда, имел место и не являлся плодом ничьего воображения, также приобрел почтенный налет. Не так давно я слышал забавную версию: в самолете находились не только Сент-Экс и Консуэла, но также множество перепуганных пассажиров и среди них – какая удача! – священник, успокоивший пилота-сорвиголову, согласившись тут же, на месте, обвенчать их прямо в воздухе! Таков забавный пример телескопирования действительности. Полет в самолете действительно привел к браку. Хотя сначала казалось, что произошедшее вряд ли будет иметь какие-нибудь последствия: Сент-Экс не придал никакого значения этой шутке. Но тремя днями позже одна из тех революций, о которых говорила Консуэла, рассказывая о своем родном Сан-Сальвадоре, настигла родственную республику Аргентину. Радикальную партию, к которой принадлежал ее покойный муж, решительно сбросил с седла консервативный генерал по имени Хосе Эвариста Урибуру, и в течение ночи собственность Гомес Карильо оказалась конфискована новыми хозяевами страны. Его вдова внезапно оказалась фактически без гроша в чужой стране, далеко от дома. Почувствовав себя ответственным за ее судьбу (в конце концов, он сам попросил ее принадлежать ему), Сент-Экзюпери сжалился над тяжелым положением женщины, протянул ей руку и взял ее под свое крыло.

Несколькими месяцами позже Консуэла отплыла назад в Европу, в то время как Тонио оставался в Буэнос-Айресе встречать мать, отплывшую из Марселя в середине декабря. Беспокоясь и желая узнать, благополучно ли она поднялась на борт «Фландрии», Антуан заказал междугородный разговор из Буэнос-Айреса с городским домом в Марселе, принадлежавшим одному из его фонсколомбовских кузенов: трубку взяла его сестра Габриэлла в домике консьержки (где стоял телефон), и это вызвало настоящую сенсацию. Его мать провела Рождество в открытом море, и новый год тоже уже наступил, когда она, наконец, сбежала по трапу в порту Буэнос-Айреса. Январь – разгар лета в Аргентине. Чтобы удивить ее, Антуан полетел с ней в Асунсьон, 600 миль на север, но она с трудом перенесла выхлопные газы и запах масла, и ей едва хватило сил выбраться из самолета, при этом мать казалась «постаревшей и измученной». Ей потребовалось три дня на поправку, которые она провела в восхитительной гостинице, где пила охлажденный ананасовый сок (стояла жара) и нарисовала очаровательный пейзаж с зеленью пальм и красной землей.

Через шесть недель, проведенных в Аргентине, они вместе с Тонио отправились домой. Их сопровождала маленькая пума. Он настоял взять ее с собой в качестве «подарка» для его младшей сестры Габриэллы. Каждый день он выводил ее на крепкой привязи прогуляться по палубе. Ночью, вместо сна, он садился работать над романом, который писал почти весь предыдущий год. Часто в 3 или 4 часа утра он будил спящую мать, как когда-то маленький Тонио однажды разбудил протестующих сестер в Сен-Морис-де-Реманс. Мать каждый раз возражала, но всегда напрасно: ему надо было прочитать ей только что написанные страницы. В то время как она трогательно мигала на свет, он говорил: «Да, мама, именно при внезапном пробуждении мозг живее реагирует на все». Она, возможно, считала иначе, но потребность ее сына во внимании осталась по-прежнему тиранической. И как обычно, последнее слово оставалось за ним.

В Кадисе он сошел на берег, чтобы присоединиться к Консуэле, мать же осталась присматривать за пумой, которая вскоре таскала ее по всей палубе. Однажды пума высвободилась и укусила офицера за ногу. Капитан неодобрительно отнесся к подобному нападению, и взволнованная происшествием мать, в конце концов, уговорила Тонио отдать ошеломляюще дикую кошку селекционеру бурундуков, случайно оказавшемуся на борту их судна. Габриэлла, вероятно, на свое счастье, так никогда и не увидела «подарок», который ее брат решительным образом собирался повесить на ее шею.

Консуэла тем временем возвратилась в Париж, где в один прекрасный день позвонила по телефону Ксении Куприной и взволнованно умоляла молодую киноактрису как можно скорее приехать повидаться с ней… поскольку случилось нечто ужасное! Добравшись до ее квартиры на рю де Кастелан, Ксения нашла ее одетой во все черное. Свет потух в глазах Консуэлы, лицо покраснело от слез. В отчаянии она поведала своей юной подруге о случившемся в своем «телеграфном» стиле, как назвала эту манеру позже Ксения. В Южной Америке она встретила самого замечательного человека, спасшего ее от страха и отчаяния.